Z-патриотка, поэтесса и журналист Анна Долгарева месяцами не вылезает с передовой и продолжает писать неплохие, по мнению многих, стихи. При этом более широкой аудитории Анна стала известна благодаря истории с «покраденным енотом», которая одним показалась воплощением милоты и идеи заботы о животных, а другим – символом вероломства и жестокости.
Мы в «Продолжение следует» решили поговорить с Долгаревой, чье имя уже ставят в один ряд с именем Захара Прилепина, – о том, каково это быть пророссийским военкором, как она оценивает происходящий кошмар и какими, на взгляд этой поэтессы, будут отношения российского и украинского народов в обозримом будущем.
Поскольку собеседник Долгаревой довольно давно с ней знаком, разговор велся на ты и временами переходил в спор.
От редакции:
Интервью, которое вы прочитаете ниже, вызвало жесткие разногласия в редакции. Не вдаваясь в суть этих споров, считаем необходимым сообщить: публикуя это интервью, мы не преследуем цели дать площадку человеку, чьи идеалы и ценности не совпадают с нашими. Однако мы рассматриваем этот разговор как средство размыкания информационных пузырей – и таким образом получения более точной картины действительности.
Мы будем рады услышать ваше мнение об этом и других материалах в комментариях и по адресу contact@prosleduet.media.
Блаженная или диверсант?
– Давай начнем с енота. Какое отношение ты лично имеешь к этой истории?
– Когда российские войска отступали из Херсона, я просила друзей с передовой меня утешить – и один из них прислал мне фотографию вывезенного енота. Оказалось, что зоологический уголок, на который наткнулись бойцы, стоит в низине. В случае прорыва дамбы Каховской ГЭС, животных бы затопило. Это была вполне реальная опасность. Военные связались с администрацией области и животных эвакуировали в Крым. Там было семь енотов. А я, пытаясь как-то унять печаль, написала в блоге, что мой товарищ «покрал енота». Это же так мило звучит – «покрасть». Когда я вывозила брошенных котиков из Мариуполя, чтобы потом пристроить в добрые руки, тоже писала, что «покрала кота». С десяток, кстати, мы вывезли бездомных кошек. Судя по всему, у проукраинских СМИ и интернет-помоек не было совсем новостей, и они погнали волну: «Долгарева покрала енота». Новость стала вирусной, понаделали мемов с обеих сторон. Началась настоящая схватка. Все бы ничего, если бы кто-то не выложил в открытый доступ мои паспортные данные, телефон и почту.
И меня из-за этого енота завалили угрозами. Обещали убить. Присылали фотографии дома, где я зарегистрирована в Петербурге.
Звонили и писали с украинских аккаунтов и одноразовых номеров. Хотя до Херсона я даже ни разу и не доехала. Считала глубоким тылом, где ничего не происходит. Бывала военкором на Донбассе – постоянно, в Харьковской и Запорожской областях.
– В итоге дамба цела и угрозы для животных нет. Там же вместе с енотами вывезли еще осла, ламу и других животных. Кстати: на видео, где похищают енотов, видно, что они отчаянно не хотят покидать свое жилье. Так может пора их вернуть?
– Я тоже могу схватить за хвост котика, который не хочет спасаться. Так что правильно вывезли. В Крыму им будет спокойнее, чем в Херсоне.
– Расскажи про Мариуполь. Это, наверное, одно из самых страшных мест текущего конфликта.
– Я была там в качестве корреспондента. Тогда же и вывезла первого кота. Меня попросили навести справки о нескольких людях. Ведь связи не было. Одного старенького дедушку найти не удалось. Он просто ушел в неизвестном направлении. Пока ехали – попали в стрелковый бой. Я отбитая, мне все снять нужно. Вот снайпер работает. Вот пулеметная точка. На меня вышла штурмовая группа. Смотрят и не понимают – или я блаженненькая, или диверсант. Сразу и не распознать. И тут я вижу кота, которому осколком отрезало хвост. Он сразу залез ко мне на ручки. И военные поняли, что я-таки блаженненькая. Это же реализация давней мечты – спасти всех встречных несчастных кошек. А заодно их можно беспрерывно гладить.
– Не так давно это были чьи-то котики… Кругом люди гибнут. Апокалипсис. А ты все про котов.
– Что я могу сделать с происходящим вокруг кошмаром и гибелью людей? Когда мне встречались те, кого нужно было вывезти – я и людей вывозила. Раза четыре. Одна семья буквально в середине апреля бросилась нам на капот машины. У меня кот. А тут женщина в истерике. Говорит: «Вывезите нас, пожалуйста. Иначе мы тут умрем». Там были две тетки и больная маленькая девочка с температурой. Минуя пункты распределения беженцев, отвезли их в Донецк. По дороге на блокпостах умоляли пропустить. Поселили их рядом. Кормили-поили. Оформили им документы. Потом они через Ростов уехали в Вильнюс. И дали местной газете интервью. Общий тон которого, в большей степени благодаря журналисту, был антироссийский. И такое бывает.
Жить дальше я не собиралась
– Как вообще получилось, что ты оказалась на войне?
– Я русская. Родилась в Харькове. С тех пор, как я поняла, что живу уже не в Советском Союзе, мне всегда не нравилась Украина. Читать научилась в три года. И дальше меня окружали книги про Гражданскую и Великую Отечественную войны. И только пойдя в школу, я выяснила, что СССР закончился, а герои книг моего детства погибли зря. Еще лет в девять решила, что раз не Советский Союз, то Российская Федерация. Хотя украинский язык знаю в совершенстве.
В 2004 году во время первого Майдана я надеялась, что Россия введет войска и заберет Крым, Донбасс и Харьков. После школы уехала в Киев, но всегда хотела жить в России. Работала на независимые украинские издания. Тогда такие еще были. Лет в двадцать пять, как только научилась зарабатывать на удаленке, переехала в Петербург. Это перед 2014 годом еще. Мы смотрели с приятелем репортажи с Майдана, и нам было сначала смешно, а потом страшно. А летом 2014 года нарисовался мальчик из моей прошлой жизни. Оказалось, что он – командир батареи в «Луганской народной республике». Я влила в себя две бутылки вина и позвонила психотерапевту. Вскоре признались мы с командиром друг другу в любви. Я все ждала – когда он приедет ко мне в отпуск, а в итоге сама поехала к нему. На похороны. Это была Дебальцевская операция – зима 2015 года. Вернулась в Петербург, раздала свои вещи и уехала с одним рюкзаком в Луганск. Жить дальше я не собиралась. По христианским соображениям покончить с собой не могла. При этом мне надо было так умереть, чтобы встретиться с моим Лешкой в посмертии. А это проще всего на фронте. Так началась моя работа военкором.
– Что ты почувствовала 24 февраля?
– Поскольку мне с начала года с фронта постоянно сообщали о готовящемся прямо вот на днях наступлении украинцев, то почувствовала облегчение. Моих друзей не будут перемалывать ВСУ. Или ты считаешь, что Россия должна была дождаться нападения ВСУ, дать им войти в Донецк, а потом выбивать их оттуда?
– Я абсолютно убежден в том, что нельзя начинать военные действия первыми. Ну, ок. Кто у тебя остался в Харькове?
– Я не хочу говорить об этом. Это может быть опасно для хороших людей.
– Но ты понимаешь, что Харьков могла ждать судьба Мариуполя. Он мог быть стерт с лица земли.
– Я ни одному городу не желаю такого, что стало с Мариуполем. Но может быть иначе. Есть же Лисичанск, из которого хохлы ушли. И он стоит почти целый.
– Так и россияне ушли из Херсона, и он тоже остался цел. Является ли сложившаяся сегодня между Украиной и Россией ситуация единственно возможным логичным итогом многолетних отношений между странами?
– Я считаю украинскую государственность чудовищной ошибкой. Я заявляла об этом раньше, чем Путин! Государства, творящего такое со своими людьми, не должно быть.
– Уже кристально ясно, что Украина никуда не денется. И Киев россияне не возьмут. В итоге политики сядут за стол и договорятся.
– Я очень боюсь договорняка. Вся надежда на наших украинских партнеров, которые настолько тупы и агрессивны, что срывают все договорняки.
– А происходящее сегодня в России ты считаешь нормальным?
– Масштаб политических репрессий на десятую долю не дотягивает до украинских. Если в России могут посадить за какое-то высказывание, то на Украине – убьют. Мои украинские коллеги и друзья боятся, что кто-то узнает про их переписку со мной. Мы беседуем в секретных чатиках в мессенджерах. Мою знакомую зооволонтерку проверяли в СБУ после того, как я перепостила ее объявление о сборе на помощь котам.
– У тебя много знакомых с другой стороны? Как вы общаетесь?
– Если подобные знакомые не проявляют в мой адрес агрессии, как не раз бывало, то я могу нормально общаться. Если кто-то захочет узнать мою позицию – можно просто почитать репортажи. Кому-то что-то дополнительно доказывать не вижу смысла. Но многие связи прервались. До меня дошла информация, что младший брат Сергей служит в ВСУ. Мы с ним не общались с 2014 года – с момента, когда он пошутил про жареных колорадов в Одессе. Я поняла, что где-то допустила чудовищную ошибку в Серёжином воспитании. Теперь детей боюсь рожать. Вот так вот пошутит потом – и что делать?
– Из-за нескольких слов ты разорвала отношения с родным братом?
– Это был большой ехидный пост в соцсетях.
– Это, конечно, многое меняет. А если он погибнет?
– Мы все можем погибнуть. Я попыталась ему написать на Прощеное воскресенье в 2016 году. Он не ответил. И я вырезала эту историю из своего сердца. Конечно, если он погибнет – будет больно…
– На этой войне погиб не только тот командир батареи, но и многие другие твои близкие и товарищи.
– Война – это чудовищно. Но другого способа прервать кошмарный диктат националистов, видимо, нет. Мне пишут из Киева, Харькова, Одессы. Говорят, что ждут меня!
– Ты допускаешь, что можешь быть неправа? Десятки тысяч погибших. Сотни тысяч пострадавших.
– Допускала до момента, когда мы вывозили очередную семью из Мариуполя и ждали деда. Который прихромал при помощи соседа и матерился, что ему снайпер «Азова» ногу прострелил. Он точно знал, видел этого снайпера. И я столько таких историй в Мариуполе наблюдала, что сомнений не осталось. Я не вылезала из этого города три самых страшных недели с 26 марта и до 18 апреля. Сначала было желание извиняться перед каждым встреченным дедушкой или бабушкой. Но они начинали плакать и благодарить за освобождение.
– Ну, не все, вероятно, благодарили.
– Некоторые находили в прострации. Конечно же, многие не были рады происходящему. Но, среди тех, кто пересекался с азовцами – все благодарили нас. Ты пойми, то, во что превратили Украину за последние восемь лет – это что-то чудовищное. Возможно, на Высшем суде выяснится, что я заблуждалась. Но делала это искренне. Я была против насилия восемь лет. Почему можно было убивать жителей Донецка и Луганска?
– Ну, последние годы число погибших в боевых действиях мирных жителей было мизерным.
– Действительно, какая ерунда! Какие-то несколько жизней! Каждый человек важен!
– Так потери сторон после 24 февраля значительно превосходят число погибших до этого момента с начала конфликта. И конца не видно.
– Я верю, в то что русские войска будут в Киеве, в танки на Крещатике и в полную смену украинской власти.
Заменить генералов на майоров
– Ты понимаешь, что при нынешнем развитии событий на фронте это, мягко говоря, маловероятно?
– Понимаю. После ухода из Херсона я допускаю любой расклад. Но все, что я могу – работать на победу. Надеюсь, что мы начнем воевать нормально. Сейчас мы воюем из рук вон плохо. Могу объяснить на примере отступления из Харьковской области. Когда офицеры среднего звена докладывали наверх о том, что у ВСУ трех-четырехкратное преимущество в живой силе – эти рапорты все игнорировали. Потом украинцы сняли войска с киевского направления и перебросили к Харькову, создав восьмикратный перевес. И фронт посыпался. Это роковая военная ошибка. А отход из Херсона, на мой взгляд – просто трагедия. Мы должны собраться и начать воевать всерьез. Иногда мне кажется, что генералов надо просто заменить на обстрелянных майоров с передовой.
– Ты веришь, что в случае военной победы России между народами пропадет ненависть и наступит мир? Может ли такой шрам зарасти?
– Не будет Украины – не будет и шрама. Если все кончится нашей победой, то уже лет через 15 отношения между братскими народами будут отличными. Помню, как в Мелитополе в марте на российские войска смотрели очень настороженно. Но уже летом большая часть населения оказалась пророссийски настроена. Когда люди вырываются из информационной парадигмы, из кокона, формируемого украинской пропагандой, они начинают смотреть на все иначе. Да и вспомните – какая ненависть была между русским и чеченским народами. А сейчас они воюют бок о бок.
– Правды тебе никто не скажет. В России вообще фактически введена цензура и людей за слова сажают за решетку.
– Многие мои знакомые пишут в соцсетях антироссийские посты и им за это абсолютно ничего не бывает.
– Пока… По статьям «О фейках» и «Дискредитации» уже привлекли массу народа.
– Да не работают эти статьи. Максимум – штраф. На Украине – тюремное заключение.
– В России цензура в искусстве и культуре.
– В России есть засилье либералов в культуре. Недавно я пришла получать приз премии «Лицей». Хотела потроллить общественность и надела футболку «Донецкая народная республика». Ко мне сразу подошла представитель организаторов и попросила не высказываться на политические темы. Я взяла там приз зрительских симпатий, но микрофона мне так и не дали. При этом другие участники толкнули на Красной площади антивоенные речи. На ярмарку «Нон-фикшн» пытались не допустить книги нескольких моих коллег по цеху: Игоря Караулова, Анны Ревякиной и Ольги Старушко.
«На Украине родилась по недоразумению»
– Даже очень оптимистичные люди сегодня не предсказывают России серьезных успехов. Как ты видишь будущее страны?
– Я не могу подняться над ситуацией и делать какие-либо прогнозы. Только знаю, что без России не будет меня. Если треснет и развалится моя страна – тресну и развалюсь и я.
– Но у тебя две твоих страны.
– Украина – не моя страна. Это страна, где я по недоразумению родилась.
– Но что ты чувствуешь в отношении людей, которые из-за обстрелов инфраструктуры лишились тепла, света и воды?
– Я им очень сочувствую. Но не националистам.
– Да причем здесь националисты? Я говорю о женщинах и детях. Националисты на фронте все.
– Немало еще националистов сидят и болтают в интернете. Непонятно, почему они не на фронте. Детей и женщин мне искренне жаль.
Георгий АЛЕКСАНДРОВ
