Российский политический класс и медиа постоянно апеллируют к имперским и мессианским аргументам — будто бы главной целью войны является защита украинцев от влияния Запада. Ничего принципиально нового в этом нет: так было и два столетия назад. Наши коллеги из украинского издания «Заборона» выпустили текст, в котором рассуждают, почему современные россияне до сих пор мыслят имперскими категориями, почему Запад для России — это одновременно ролевая модель и главный враг, и как эта вражда отразилась на украинцах.
Редакция «Продолжение следует» публикует эту колонку полностью. Мы будем рады услышать ваше мнение об этом и других материалах в ваших комментариях и по адресу contact@prosleduet.media.
Россия присоединилась к западному клубу великих держав довольно поздно — в XVIII веке, поэтому ее элиты чувствовали, что по стандартам Европы их государство не совсем полноценно. В этот период Европа переживала модернизационные преобразования, а стремление России обрести статус великой державы все больше расходилось с реалиями экономически отсталой империи. Отчасти России нельзя отказать в самоанализе и обращенном на саму себя взгляде: ее политические элиты понимали, что страна воспринимается другими как недо- или полузападная империя; она стала субъектом и объектом ориенталистского дискурса одновременно.
Запад был (и остается) для России единственным значимым Другим. Взгляд Запада — то, что беспокоило российские элиты, идентичность которых формировалась в процессе сопоставления себя с ним. Разрыв между Россией и ее архиврагом (и вместе с тем объектом желания) привел к компенсаторной стратегии: следует не подражать Западу, а настаивать на «особом пути», строить отдельную «цивилизацию».
Помимо неудобного положения между воображаемыми «Западом» и «Востоком», география Российской империи создавала еще одну проблему. Завоеванные русскими народы были не просто восточными «дикарями». В XVII и XVIII веках Россия колонизировала народы, которые были ближе к Западу, чем сами русские. К ним нельзя было применить те же практики колониальной ориентализации, которые русские использовали на «инородцах» Сибири, Кавказа и Центральной Азии.
Нужно было изобрести особый набор дискурсов и практик, которые позволили бы претендовать на цивилизационное превосходство не только над «туземцами», но и над западными народами тоже.
Прежде всего необходимо было культивировать те черты, которые отличали их от Запада, и настаивать на том, что роднило их с русскими. Русификация была направлена в первую очередь на западных субальтернов России — украинцев и белорусов.
Какие выводы можно сделать из этого краткого исторического экскурса?
1) В XIX веке Украина была одним из пространств, где русские определяли границу между своими и чужими, между «я» и «другими». Это столетие стало периодом формирования русской идентичности, и Украина стала составляющей «русскости». Украина была краеугольным камнем проекта Российской империи: Россия начала воспринимать себя как настоящую империю только тогда, когда распространила свой контроль на территории современной Украины.
Для российской имперской элиты нация была неполной без украинцев в ее составе. Украинцы не только должны были служить оплотом против западного влияния — без них невозможно было бы создать «триединый русский народ», имперскую государствообразующую нацию, которая могла бы эффективно подчинять себе менее лояльных субальтернов империи — неславян и особенно мусульман. Честнее всего эту идею выразил в 1912 году философ Петр Струве, утверждая: «если интеллигентская украинская мысль ударит в народную почву и зажжет ее своим украинством, то это станет ничем иным, как величайшим и неслыханным расколом в русской нации».
2) Русские, как и другие имперские нации, формировали самовосприятие в связке с представлением о своей стране как о великой державе. Быть жителем великой державы и значит быть русским. Компонент этой идентичности — мессианство: у каждой великой державы должна быть великая миссия — например, экспансионный проект.
Мессианский нарратив — защитная реакция государства, которое не смогло модернизироваться и уподобиться ролевой модели Запада. Сегодня имперская ностальгия и мессианство помогают обычным людям компенсировать ощущение целостной идентичности и исторической преемственности. В отношениях с «Западом» тот, кто считает себя «русским», озабочен прежде всего онтологической безопасностью, то есть возможной потерей идентичности, частью которой является восприятие России как великой державы.
Не имея неимперского и немессианского ответа на вопрос «кто я?», невозможно начать видеть мир иначе, чем полным врагов. Если часть твоей идентичности — это миссия быть ответственным за все народы имперского пространства, то когда колонизированные тобой народы пытаются от тебя дистанцироваться, это может интерпретироваться только как заговор врагов. Если часть идентичности — это миссия нести в мир «правильную» цивилизацию (русская миссия уже принимала форму православия, марксизма-ленинизма, а сейчас — традиционных ценностей), то любой, кто не разделяет эти ценности — русофоб.
3) Понятие «русский», которым я оперирую, используя кавычки, не тождественно понятиям «гражданин РФ», «этнический русский» или «русскоязычный». «Русский» — это тот, кто причисляет себя к русскому национальному проекту. С этим проектом может отождествлять себя кто угодно, в том числе и этнические украинцы, — в то же время этнические русские или граждане РФ могут оставаться вне этого нацпроекта. Но «русский» национальный проект и не вполне культурно-языковой. Наиболее близкий термин к русскому национальному проекту — это «русский мир».
Быть частью такой русской нации или отказаться — сознательный выбор каждого россиянина, так как нация — это прежде всего политическая общность солидарности.
4) Существует историческая цикличность. Каждый раз, когда Россия сталкивается с государственным кризисом — в 1917-м, в 1991-м и отчасти сегодня, — главной проблемой русских становятся именно украинцы, которые начинают бороться за независимость. Независимость Украины становится вопросом жизни и смерти самой России. Столкнувшись с реальными успехами украинского общества в построении отдельного государства, «русские» элиты наблюдают, как крошится их мир.
Для имперского самосознания «русских» «нерусские», живущие в том пространстве, которое Россия считает своим, не являются субъектами, способными к принятию ответственности за свою жизнь. Отсюда страшилки о том, что после отделения Чечня станет «Исламским государством», Татарстан начнет этнические чистки, в Сибири будут жить китайцы, а вся территория РФ превратиться в поле войн. Единственные, кто оберегает «туземцев» от их «восточного варварства» — это цивилизованные русские, которые жертвуют собой ради стабильности многонационального государства.
Отрицание агентности субальтернов — ключевой фактор, который привел Путина к его просчету с «СВО» и в конце концов станет причиной его поражения в войне. Российская интеллигенция — как про-, так и антивоенная, как пропутинская, так и антипутинская, — страдает от такой же имперской слепоты.
Говорить о войне, не упоминая украинцев? Легко. Обсуждать будущее России только с этническими русскими? Само собой!
Голоса субальтернов, будь то граждане государств, которые Россия считает своей сферой влияния, или же представители этнических меньшинств внутри России, не попадают на их радары.
После победы Украины Россия никуда не исчезнет
Плохая новость для украинцев состоит в том, что русские никуда не исчезнут. Украине придется так или иначе соседствовать с русскими, поэтому в наших интересах желать, чтобы они построили неагрессивную страну и выработали немессианское и неимперское виденье. Сейчас многие украинцы не могут найти в себе сил и желания иметь хоть что-то общее с русскими и говорить даже с теми, кто против Путина. Но, возможно, есть и те, кто более отстранен физически и эмоционально от ужасов войны и может найти в себе силы продолжать указывать русским на то, «что с ними не так».
В Украине сейчас есть та общность, которая могла бы, на мой взгляд, подать россиянам пример для подражания. Это русскоязычные украинцы, которые отчасти выросли в том же самом имперском русском дискурсе, но имели доступ к другим нарративам — деколониальным практикам украинской культуры, поэзии, литературы, истории. Еще до войны многие из русскоязычных сделали сознательный политический выбор — не быть частью культуры империи, а быть частью украинской постколониальной культуры, никому еще не известной, но несущей в себе идеал освобождения. Война подтолкнула к бескомпромиссному выбору в пользу украинской идентичности и тех русскоязычных, кто не делал сознательного выбора в пользу Украины до этого. Эти украинцы могли бы рассказать русским на их языке, как строить политическую общность солидарности, что значит институт гражданственности и как жить без империи. Украинцы могут использовать русский язык, который не является собственностью русских и уж тем более Путина, для того чтобы создать на нем радикально деколониальную и эмансипативную культуру.
Анна ПЕРЕХОДА
