Пропаганда уже давно воспринимается нами как инструмент влияния на сознание людей. Однако как среднестатический человек, обладающий вполне себе адекватным мышлением, начинает ей подчиняться и принимает всё на веру? Как его мозг становится восприимчивым к информации из телевизора и телеграм-каналов? Редакция «Продолжение следует» попыталась разобраться в этом вместе с научным журналистом, биологом и автором подкаста «Голый землекоп».
— Мы в редакции составили небольшую выборку из образов, которые активно использует российская пропаганда. Речь о бабушке с советским флагом, о мальчике Алёшке из белгородского села, который в шапке танкиста встречал российских военных, о мальчике Фёдоре, который якобы попал под обстрел в Брянской области и спас двух девочек, а также о цитате Сергея Бодрова: «во время войны нельзя говорить плохо о своих».
Как можно охарактеризовать эти образы? Могут ли они влиять на общество, учитывая, с какой скоростью они пропадают из медиаполя?
— У таких режимов пропаганда работает по совершенно универсальным механизмам: что у Геббельса, что у Суркова, что у нынешних пропагандистов. Она должна интуитивно нажимать на две биологические «кнопки», которые запускают в мозге целый каскад переживаний, про которые пропагандисты, как и их аудитория, могут не знать, но всё то время, что режим каменел и бронзовел, они тренировались на них нажимать.
Это было взаимное обучение. Методом проб и ошибок две группы людей друг друга дрессировали: общество, отвечая на эти воздействия, и пропагандисты — действуя на общество. Натренировались до идеала.
Главный способ, который нужен, чтобы мобилизовать в ценностном отношении группу людей, сплотить вокруг сильной руки, сподвигнуть на то, чтобы пренебречь любыми индивидуальными и общественными интересами, и создать ситуацию, при которой государство выше, чем общество, — это создание образа врага. Образа чужого, противостоящего всем нам. Для этого нужно найти какие-то скрепы, которые действительно как бы собирают нас всех в стопочку, и наружную угрозу, которая эту скрепу разгибает.
При этом врага очень важно расчеловечить. Нужен образ монстра, не человека. Надо приписать ему животные черты. И пропаганда это активно делает. Стоит сказать, что здесь огромную роль играет советский миф о Западе, который состоит из чудовищ, и что его цель — всё у нас отнять, разрушить, испоганить.
Что нужно сделать, чтобы бывший союзник превратился в чудовище? Как показали исследования конца 80-х, у советского человека есть одна главная точка в истории в прошлом — это 9 Мая, день общего торжества. Для советского человека это не день памяти павших, не день скорби, не день единения с союзниками. Это день военного торжества и победы над чудовищем, неважно, какой ценой она стала возможна, сколько для этого было пожертвовано человеческих жизней.
И дальше, в новой ситуации, надо очень быстро понять, кто теперь монстры и фашисты. Одна кнопка, на которую должна нажимать пропаганда, предназначена, чтобы вылепить образ этого врага и украсить его разными годными деталями, которые будут делать его все более угрожающим и все более нечеловеческим. Это запускает важный механизм — внутри сообщества зарождается сплочённость и преданность тем, кого сообщество считает своими. Поведенческий репертуар опирается на окситоцин — нейромедиатор, который выделяется, когда, например, мать рожает детёныша. Таким образом цементируется самая крепкая связь на свете.
У этой окситоциновой привязанности есть оборотная сторона. Учёные любят говорить, что это гормон матери-медведицы, которая будет в ярости, если что-то или кто-то начнёт угрожать тем, кого она любит и к кому она привязана — детёнышам. Поэтому пропаганда должна обязательно нажимать ещё на одну кнопку.
А именно — на образ уязвимого и слабого, которого эти монстры сейчас сожрут. Важно его нарисовать. И это должен быть либо ребенок, либо старик — два объекта защиты, которые биологически вызывают желание заботиться. Было исследование Массачусетского технологического института, когда исследователи опрашивали большие группы людей по всему мире. Они пришли к выводу, что восточные культуры с конфуцианскими корнями больше запрограммированы на то, чтобы беречь и защищать стариков, а западные — детей. В этом смысле, видимо, российская культура находится на пересечении.
Поэтому пропаганда, с одной стороны, акцентирует внимание на обиженных стариках, которые являются носителями традиционных ценностей и памяти, которые, выходя к солдатам с советским флагом, напоминают нам про войну с фашистами. Получается, что эта бабушка живёт под оккупацией и видит советских солдат. Нам тут как бы говорят: это не рашистские войска ведут геноцидную войну, напав на чужую страну, а наоборот. Эта бабушка очень им помогает: сразу обозначает, где фашисты, прикасается к важнейшей иконе героического прошлого, полностью актуализируя советский миф в глазах аудитории. Не важно, что происходит дальше, когда её потом находят (и оказывается, что она совсем не рада вторжению), — стереотип уже сработал.
С другой стороны, ещё более продуктивный миф — это миф про «распятого мальчика», и он очень важен: ребёнок, которого обидели, всегда был частью нацистской пропаганды. В ней нужно было показать: в будущем голубоглазые арийские дети, которые сейчас вынуждены мучиться от голода и бедности вследствие Версальского договора, будут играть под голубым небом в мире, который свободен от порока, от евреев, коммунистов и гомосексуалов. Это пробуждает ту же самую окситоциновую реакцию защиты детей и включает режим матери-медведицы на полную программу.
Дальше пропаганда сводит все эти посылы к тому, что самое страшное, чем нам грозят эти нелюди, монстры, — то, что они придут за нашими детьми и сделают их трансгендерами. Если почитать пропагандистские каналы, то там через слово упоминаются «ядерная бомба» и «трансгендеры». Ядерная бомба — это наша магическая сила, которая нужна, чтобы за нашими детьми не пришли монстры. Поэтому пропагандисты так напирают именно на эту скрепу.
— Как вы считаете, почему эти образы долго не живут?
— Я думаю, что они долго не живут просто из-за свойств информационного потока в 21 веке. Он очень плотный и должен быстро меняться. Им нужен вброс: быстрая, сильная первая реакция, которая расходится эмоциональными волнами. А дальше уже неважно: нашёл или украл, деньги или шубу, проиграл или выиграл.
Самый главный инструмент, который использует пропаганда, — неопределённость. Каждую секунду нарратив меняется. Это максимально дезориентирует и создаёт ощущение, что власть в руках того, кто владеет нарративом и сегодня предлагает объяснение какого-то нового явления.
Массовое сознание так устроено, что оно спокойно относится к противоречиям. В отличие от индивидуального сознания, которое может критически задуматься и сказать, что два плюс два — четыре, массовое работает по другим принципам. В нём одновременно могут жить совершенно полярные, противоречащие друг другу идеологемы.
Важно: если мозг попадает в ситуацию постоянной угрозы, которая исходит из неопределённых точек пространства, то люди оказываются жертвами иллюзии, описанной в экспериментах на добровольцах. А именно, что в такой ситуации ничего не делать — самый лучший выбор. Это создаёт ощущение, что выбор с тебя снят, но на самом деле в этот момент ты сделал выбор ничего не делать. Проще всего решить, что от нас ничего не зависит, “всей правды мы не узнаем”.
Впервые этот эффект был обнаружен в ходе исследований на собаках: постоянно создавая неопределённость и отнимая возможность на что-то влиять, можно обучить мозг беспомощности. И в этой ситуации человек оказывается идеальным объектом манипуляции, который готов идти на убой.
— Мы пообщались с исследователем пропаганды Максимом Алюковым, который собирает данные интервью россиян внутри России. По его словам, 95% респондентов говорят, что не узнают эти образы, что они прошли мимо них. Можно ли сказать, что значительная доля тех, кто смотрит или читает новость о бабушке или мальчике, всё-таки верит в их правдивость?
— В опросах вы увидите, что значительная часть людей забыла детали. Но кто-то, кто эти мифы размножает и транслирует, обязательно вспомнит о сгоревших «колорадских жуках» (речь о пожаре в одесском Доме профсоюзов, случившемся из-за столкновения проукраинских и пророссийских активистов. СМИ сообщали, что проукраинская сторона якобы называла противников единства Украины «колорадскими жуками» из-за цвета георгиевской ленточки — символе российской пропаганды. — Прим. ред.). Вспомнит и о бабушке, о «распятом мальчике». В популяции всегда найдутся люди, которые этот миф будут держать в памяти и поддерживать.
Чтобы власть, государство, энфорсеры (силовики, чиновники, учителя) посылали те сигналы, о которых мы говорим, чтобы пропаганда работала, нужны двое: тот, кто сигнал посылает, и тот, кто его принимает. И это система с сильнейшей обратной связью: на неё у общества есть сильнейший запрос. Собственно, государство предоставляет им те мифы, которые мозг человека хочет услышать.
Неопределённую ситуацию, когда человек выбирает ничего не делать, можно сравнить с нахождением на корабле, который получил кучу пробоин и с огромной скоростью несётся в стену айсберга, причём вообще безо всякой на то причины. Он плыл, люди были вне политики, холодильник был в консенсусе с телевизором. В холодильнике была колбаса, а телевизор объяснял нам, почему там колбаса: у нас есть отцы-попечители, которые заботятся об этом.
И дальше, когда вдруг ни с того, ни с сего этот корабль объявляет войну всей цивилизации, ссорится со всем миром, так что у него остается полтора союзника вроде Эритреи и Северной Кореи, возникает ещё одно очень важное явление — когнитивный диссонанс. С одной стороны, вы, россиянин, вроде бы здравомыслящий, трезвый человек, который хотел жить свою жизнь комфортно в соответствии со своими представлениями об этом комфорте и своими ожиданиями: буду ходить на работу, возьму кредит, отдам кредит, и у меня будет много всего. Это с одной стороны.
С другой, вроде получается, что моими же руками, при моей поддержке, с моего согласия мы несёмся в какую-то стену. Для того, чтобы примирить эти две картинки (они между собой плохо стыкуются), нужно получить какое-то утешение. И мифы, которые создаёт пропаганда, являются теми кусочками паззла, которые помогают примирить когнитивный диссонанс. У мозга есть сильнейший запрос на эту поддержку.
Чтобы во время ковида, когда на тебя движется беспощадный вирус и убивает людей, не прививаться, надо обратиться к окружающим информационным пространствам с запросом: какие есть куски информации, которые помогут мне не считать себя безумцем? «Ну, на самом деле, оказывается, от прививок умирают во всем мире, и они страшно опасны», — скажет один фейковый канал. В другом скажут, что коронавируса нет. В третьем, что коронавирус есть и прививаться надо, но есть замечательная, очень безопасная вакцина (потом окажется, что она не работает), а есть та небезопасная и плохая, которую вам предлагают.
И в условиях войны человек может найти такое оправдание: «Ну да, может быть, это всё очень плохо выглядит, но на самом деле мы напали на Украину за секунду до того, как нас напали все страны НАТО. И сейчас мы останавливаем войну». Можно повторять это как мантру. Тогда не так страшно и не так тупо за это гибнуть.
Бабушки, дети — это всё топливо, причём в данном случае очень важное слово «наши». Слово, с помощью которого апеллируют к идее мобилизации вокруг ценностей группы. Если ты принадлежишь к большой группе, не так страшно умирать. Чтобы жить в этой реальности, надо знать, что на наших бабушек, на наших детей, на наши ценности надвигается угроза.
В первые секунды это были зигующие с татуировками украинские фашисты и наркоманы. В следующую секунду оказывается, что эти образы плохо работают. Тогда на горизонте появляются новые, например, выкопанная откуда-то мифическая сущность англосаксов. Важно всё время врать про разные вещи — это создаёт потерю контроля и ощущение того, что нужно просто подчиниться тому, кто контролирует нарратив.
— Вы подробно объясняете с научной точки зрения причины, почему пропагандисты хватаются за эти образы. Неизбежно возникает вопрос: а осознают ли они вообще, как они это делают? Или они работают на интуитивном уровне?
— В методах пропагандистов я бы не стал недооценивать инструмент интуиции. Например, какой-нибудь художник, чья картина вызывает у вас эстетическую реакцию, может ничего не знать про мозг, может не быть нейроучёным, но он точно знает, что нужно дать вашему мозгу, чтобы его стимулировать и создать очень сильную эстетическую реакцию.
Маргарита ШЕХОВЦОВА
