– Евгений, вы недавно ретвитнули писателя Дмитрия Глуховского, который осуждает светскую Москву, продолжающую веселиться и танцевать во время войны в Украине.
– Он не осуждает, а предупреждает, чтобы не изумлялись потом.
– Вы поддерживаете Дмитрия Глуховского в таком предупреждении?
– Ну, то, что он сказал, вероятно, будет фактом. Опять-таки, если завтра Путин умрет, условный коллективный Мишустин закончит войну, позовет назад войска и аккуратно разгребет санкции одну за другой, то того, что он написал, не произойдет.
– А что вы имеете в виду? Почему не произойдет?
– Потому что исчезнет фактор войны.
– Один из комментаторов вам пишет: «О’кей, я против войны, но продолжать жить и кушать. Что делать человеку обычному – выйти на митинг 4 июня и на бутылку присесть на пару лет?»
– Нет, тем, кто в России, – уже несколько раз мне задавали этот вопрос – тем, кто в России, у меня один единственный совет: если вы не чувствуете в себе героический позыв с неоправданным риском для жизни, то вы можете поступать как угодно. Мой совет – если вас бесит все вокруг, уезжайте – в ту страну, где не бесит все вокруг. А так – сидите дома. Делитесь этими впечатлениями на кухне с доверенными лицами, не оставляете цифрового следа нигде и не выходите на митинг четвертого числа. Это очень опасный и бессмысленный риск.
– Но. Тем не менее, что бы вы посоветовали, как правильно жить в Москве во время войны?
– Правильно не жить в Москве.
– А если нет возможности уехать?
– Если есть возможность быть на веранду, а возможности уехать – нет, если есть возможность жить в Москве, а уехать – нет, такого не бывает. Квартира в Москве стоит дорого.
– Ну, есть же бабушки, есть родители, есть долги, есть какие-то обязательства.
– «Кому должна, я всем прощаю». Здесь вопрос личной свободы и вопрос своего личного будущего. Бабушка может отказаться ехать, потому что она, как зачастую бывает с людьми в возрасте, хочет умереть там, где родилась и жила, и это ее абсолютное право. Значит, за бабушкой должен кто-то присмотреть. Я в этом отношении абсолютно циничный индивидуалист. Надо предложить уехать всем, и, если кто-то не хочет или у кого то вера во что-то светлое, – пусть остается.
– А у вас вера есть?
– Нет.
– У вас нет веры?
– Нет.
– Но при этом вы занимаетесь политической деятельностью, при этом вы призываете к переменам, участвуете в антивоенных комитетах.
– Я много делаю того, что просто должен делать, несмотря на то, что у меня крайне низкий уровень оптимизма, – просто потому, что мне совесть, или какие-то жалкие её остатки, подсказывает, что я должен делать. Это абсолютно не значит, что я верю в результат. Просто, так как я для кого-то еще хоть какая-то ролевая модель, мне не хочется этих людей подвести. Возить медицину в Украину и даже довести ее до Харькова сейчас менее опасно, чем выйти с пустым листом послезавтра в Москве.
– Четвертого июня на митинг?
– Четвертого июня на митинг. Вот поэтому я делаю то, что, наверное, как мне кажется, способствует изменению режима – и менее опасно. Потому что более опасные вещи я делать боюсь – у меня ровно одна жизнь и ровно одно здоровье, а не девять жизней, как у кошки и не двенадцать, как у людей из Индии, как им кажется. Мне они очень дороги, я гедонист и хочу сидеть на веранде и пить коктейли. И я очень много работал и думал, рисковал, – и очень много отдал, чтобы у меня была комфортная жизнь, жизнь человека, который может произнести ровно все, что захочет.
Здесь я могу сказать про любого политика, что он упырь и кусок дерьма – как доставалось бывшим лидерам лейбористов от меня. Также я могу это сказать про любого американского политика, который мне не нравится. То же самое я могу сказать про российских, да и про украинских тоже – мне, в общем нет разницы. Эта страна – со свободой слова, свободой самовыражения и вероисповедания – осознанный мой выбор в достаточно взрослом возрасте. И вот кроме того, как я поступил, никак по-другому – ни кого-то призывать что-то делать, ни кому-то что-то рекомендовать – я не могу. Сидеть в Швейцарии, говорить: лейте на жандармов кипятком – вероятно, это эффективная стратегия по приходу к власти, но я не собираюсь на Финляндский вокзал. И я бы с удовольствием… меня абсолютно устроит читать новости о том, что Россия занялась строительством университетов, своей инфраструктуры, прочисткой чудовищного законодательства, антикоррупционной деятельностью, честными выборами и т. д. и т. п. Мне от этой страны больше ничего не нужно. Просто хороших новостей. Чтобы мне перестало быть за нее хоть как-то стыдно.
– Михаил Ходорковский, один из ваших соратников, – можно так назвать, наверное, – как раз призывает лить на жандармов кипяток.
– А мы разные все. Есть мои соратники, которые призывают выйти четвертого числа. Мы все разные. У меня есть соратники, которые покупают снаряды для ЗСУ. У меня со всех сторон – и в одну, и в другую сторону – у соратников есть вещи, которые я не делаю, не готов делать, не могу или боюсь и так далее.
– Вы сами донатите ВСУ?
– Я для себя выбрал следующее. Так как у меня было очень много донаторов до какого-то времени (месяца полтора назад все закончилось, пока мы еще следующий ужин не объявили) – мы покупаем машины, мы покупаем тактическую медицину. То есть вот сейчас на $100 тыс. покупаем 4 тыс. очень хороших турникетов. Безусловно, часть будет на медиков, часть будет на солдат ЗСУ, но, вы знаете, турникетами нельзя убить даже случайно. Турникет может спасти жизнь. Мы занимаемся обезболивающими, всякими… ну, грубо говоря, легальной наркотой, чтобы делать операции на поле, обеззараживающими, дорогими обезболивающими и тактической медициной – уже 14 месяцев. Где-то уже вот сейчас, со следующим ужином, наверное, цифра достигнет $5 млн. Это то, на что компромиссно соглашаются наши донаторы, – люди, которые за это платят, зачастую тоже имеют российское гражданство и части из них некомфортно покупать что-то, что убивает, а что то, что спасает, – комфортно. И это большое подспорье опять-таки.
Ну вот я выбрал не самый экстремальный, но очень эффективный способ, зато в какой-то момент собиралось достаточно много денег.
Лирическое отступление. Как-то девушке-организатору этого фонда, куда мы это все отправляем, высказали в грубой форме: «Какого черта ты работаешь с русскими? Все русские имперцы, русня должна быть только “двухсотой” или тяжелой “трехсотой”, как тебе не стыдно брать эти грязные путинские деньги?» И вот это всё. Она говорит: «А давай мы сейчас приедем на фронт, ты найдешь 18 тысяч человек и попросишь их отдать аптечки, снять и отдать хорошие турникеты. И посмотрим, что вы скажете». В общем, это – то, чем мы занимаемся, будем заниматься и дальше, ровно пока можем. Я считаю, что это, несмотря на то, что я атеист, – богоугодное дело, так скажем, чтобы было понятно.
– А сколько всего получилось перевести у вас в Украину по итогам всех этих благотворительных ужинов, которые вы устраиваете?
– За ужины больше миллиона, а так всего… Ну да, личные ужины, если вместе, то, наверное, уже миллиона полтора. А в общей сложности, когда мы сейчас объявим, около 5 млн сейчас получится.
– Это евро?
– Условно евро. Потому что здесь мы продавали в фунтах, где-то – в евро. Эти турникеты, как я сказал сейчас, стоят 100 тысяч – это в долларах, – и так далее. Ну, условный сублимированный евро.
– А кто донатит, Евгений? Кто те люди, которые платят, дают деньги?
– Люди с душой.
– Это бывшие россияне? или текущие?
– Почему бывшие, бывших не бывает. Бывший россиянин – это тот, кого воротит от вида окрошки и гречки – это уже «бывшие». Поэтому нет. Если страна рождения или город рождения был в России и первые 15-17 лет ты провел в России, то это не смыть ни водкой, ни мылом, это навсегда.
– Ну конечно. Вот эти люди?
– Да.
Есть и украинцы, есть и люди из стран Балтии – и причем из всех стран Балтии – из Швейцарии чуть-чуть. Британцы – только если у них жена украинка. Я пишу на русском, на всех ужинах язык общения русский. Иногда часть стола переходит на мову, когда украинцев много. Иногда на английский – и тогда кто-то из мужей женщин, чувствующих, что они должны в этом участвовать, с изумлением смотрят, за что это такое же они заплатили двадцать тысяч.
– Евгений, мы записываем это интервью до 4 июня, до митинга. Поэтому хотелось бы спросить – что, как вы думаете, будет четвертого числа? а потом сравним.
– Выйдет мало людей, их жестоко побьют, кого-то посадят специально, «чтобы этого больше никогда». То есть это будет показательная порка. Наверное, чтобы такого больше никто в России никогда не делал.
Россия полностью изменилась, и те, кто еще не понял, об этом скажут. Поэтому, если вы можете вырезать кусок раньше и выложить его где-то – четвертого числа, если вы в России, сидите дома. И детей своих никуда не пускайте, эти горячие головы, которые могут быть проломлены. Лучше, если пригодятся в прекрасной России будущего потом.
– То есть все-таки можно сидеть на верандах, получается, вместо того, чтобы ходить на митинги?
– Можно. Безусловно, сидеть на верандах можно, конечно. Безусловно. И в театры ходить, и лавандовый раф на каком-то там молоке… горного эдельвейса – заказать можно, безусловно.
– Это серьезный разговор. Это же к тому, что могут делать россияне…
– А ничего серьезного и несерьезного вообще не осталось. Все изменилось. Надо другими категориями теперь всё мерить – категориями вероятности. Глуховский предупредил о вероятности, которая… Ну, я часто, к сожалению, читаю книги о войне. И сейчас – финальные буквально страницы «Благоволительницы» Джонатана Литтела. Это, в общем, о том, как постепенно приходило осознание того, что это все точно накроется медным тазом, как некоторые даже в самые последние моменты тоже сидели на веранде и наслаждались Château Margaux. Ну, просто так психика работает, защитными механизмами. Ты принял решение, ты защищаешь свое решение. Кстати, в маркетинге так же это работает. Почему очень важно буквально ректально просто задолбить, что «Жилетт, Жилетт, Жилетт, лучше для мужчины нет», – потому что если ты уже что-то знаешь и оно уже стало единожды твоим выбором, то потом ты уже этот свой выбор защищаешь, даже если вдруг мозг тебе подсказывает, что ты нашел что-то лучше. Люди в целом достаточно консервативны. Мы, например, мы находимся на очень консервативном рынке, и нам десятилетия не хватило, чтобы прописаться в мозгах у многих винолюбителей, а со второго десятилетия, скорее всего, получится.
– Когда была атака дронов на Москву, как вы это восприняли? Вы могли бы этому порадоваться или вы могли бы этому посочувствовать?
– Очень смешанные чувства. Знаете, если бы они попали на Лубянку, в здание, пусть даже очень красивое, историческое, то, наверное, какой-то schadenfreude у меня было бы. Или в подразделение «К» МВД – безусловно, я бы не смог отвертеться от этого чувства. Я москвич, люблю Москву, мне неприятно, когда разрушают здания в Москве, даже уродливые современные муравейники. Один из дронов влетел этажом выше в дом, где сейчас живет моя бывшая теща…
– Он в жилой дом попал, да.
– Да, он точно не был заряжен, потому что, если бы у него был боевой заряд… мы видели, как это работает в Киеве.
Другой дрон попал напротив Жуковки, 21, это на Ильинском поле, ровно напротив моего дома, который я продал больше десяти лет назад, потому что у нас там строился дом. То есть он прилетел ровно по адресам. Я из «Ленинский, 95» изначально, а это «Ленинский, 92» он прилетел. То есть это всё – там какие какие-то Ромашково, Раздоры – это все места из детства, куда мы ходили на шашлыки и так далее. Профсоюзная – это та станция метро, с которой я ездил пять лет в университет. То есть это каким-то абсолютно удивительным образом очень близкие мне места из огромной Москвы. Поэтому чувства более чем смешанные. Я бы это осудил, если бы были бы жертвы среди мирного населения. Я осуждаю жертвы среди мирного населения, где бы то ни было, потому что даже в фашиствующей стране мирное население, если страдает, то это – жертвы.
При этом, я считаю, у Украины есть полное право бомбить военные объекты на территории России. Потому что Россия на них напала – вероломно, чудовищно, жестоко, снеся города и уничтожив огромное количество мирных жизней, угнав в плен десятки тысяч… Двадцать тысяч детей в плену. Что это такое вообще? Поэтому у Украины есть полное право. Но, если они будут ошибаться, это надо понимать: мы все люди. При этом подхихикивающий Путин говорит, что мы, мол, будем нарушать траектории этих дронов, сбивать их радиолокационными способами. А я не думаю, что украинская армия рандомно целилась по мирным домам, потому что, ну во-первых, они позиционируют себя как цивилизованная европейская армия…
– Да.
– Они бы этого не стали бы делать. Во-вторых, если смотреть уж совсем цинично, с практической точки зрения, – это бы очень осложнило военную помощь Запада. Поэтому, безусловно, они не целились. Вероятно, их сбили как раз те самые средства, о которых говорил подхихикивающий Путин. Если будут жертвы среди мирного населения, я не могу этого не осудить.
– Очевидно, что такого рода атак будет становиться больше – ошибок и не ошибок.
– Ошибок не избежать, атак будет становится больше, и возвращаясь к тому, о чем мы говорили двадцать минут назад, самое правильное поведение – с огромной потерей качества жизни – уехать. У меня качество жизни было феноменально классное в России, сейчас оно чуть выше среднего класса, ну, по «челсиевским» меркам. Я сделал свой выбор, не стал дальше сражаться с системой, не стал садиться в тюрьму, не захотел быть ни сакральной жертвой, ни мучеником, ни потом после тюрьмы очень популярным человеком, как упомянутый уже Михаил Борисович Ходорковский. Я предпочел комфортную жизнь в центре второго по размеру города в Европе, раз первый меня отверг.
– То, что вы говорите, это, конечно, очень релевантно, но, опять же, многие нам будут писать в комментариях, что «ну, мы не можем уехать».
– Ну, «не можем» – ждите дронов, что тут сказать.
– Что будет? Будет озлобление, будет агрессия?
– Будет озлобление, будут еще более злобные менты пьяные кататься, будут дальше, не знаю там, казачьи патрули, или еще что-нибудь они придумают. Вероятно, будут потом какие-нибудь условно комендантские часы, когда дополнительно ещё будут продаваться какие-нибудь разрешения – эта страна любит генерировать и продавать разрешения на жизнь. Большая справка продажной корпорации, если бы она могла выйти на IPO, затмила бы, наверное, Илона Маска. Они придумают, они будут дальше красть свободу, и, в какой-то момент, я допускаю, что, несмотря на то, что деньги из страны не тратятся, и вроде бы как разогревается бизнес внутри страны, но в какой-то момент может получиться, что и даже в жирной столице обезжиренной Руси денег будет не хватать.
Но пока все хорошо, оркестр играет. Поэтому сейчас – белый танец и дамы приглашают, вперед. Как, собственно, Глуховский и сказал.
– Евгений, а кто ваша аудитория? Вот как раз когда мы говорим про людей, тех, кто остались в России, в Москве, в Петербурге – как вы представляете себе вашу аудиторию? Когда вы сказали: «я для кого-то еще ролевая модель» – это так? Кто эти люди?
– Мне кажется, там крайне странный микс из россиян всё еще в России, россиян уехавших – и украинцев, потому что очень разная реакция на очень разные посты. Там несмешиваемая аудитория, там коктейль просто Молотова в моём миллионе. Я думаю, что я потеряю миллион, потому что я не только уважающе-приятные вещи говорю и пишу. Все время потакать, жать на одну кнопочку – зеленую или розовую – тоже бессмысленно. Я буду петь свою музыку. Ровно так, как поется.
– Вы были очень большим, очень заметным, очень значимым предпринимателем, создателем сети салонов мобильной связи. Если кто не помнит из 20- и даже 30-летних – было такое. А потом случилось то, что вы описали. Уголовное дело, выдавливание из страны, отъем компании, бизнеса.
– Попытка отъема. Мы в итоге компанию продали, слава богу, – благодаря, в том числе, вмешательству либеральной части российских властей, которые тогда вообще никак не выглядели как кровавые упыри, как они выглядят сейчас.
– Сейчас вы не скучаете по предпринимательской деятельности такого масштаба? Чем вы сейчас заменяете тот кураж, который был в двухтысячных? Не скучаете?
– Только сон приближает к увольнению в запас. Я много сплю.
– Сон – это маленькая смерть.
– Это прекрасно. Я много сплю, я читаю ребенку книжки, путешествую. Через 4 часа, в 8:00, по-моему, – матч поло, первый летний плюс-минус нормального уровня, к которому я не готов, потому что я не похудел, обжираясь на ночь. Я научился готовить. Я прочитал в десять раз больше, чем во время «Евросети» – не всяких там мотивашек, а какой-то интересной литературы. Антиутопии сменились антивоенными и так далее. Я спокойно посмотрел на какие-то новые страны. У меня очень красивый бизнес. И мы думаем, что нас ждет большой успех, потому что мы за эти годы, которые могут показаться… ну мы изначально выбрали очень медленно штуку, но мы за эти годы выработали репутацию, и сейчас на этой репутации всё больше зарабатываем. Именно репутационный фактор приносит нам дивиденды. Получать звонки с Дальнего Востока: «А знаете, что у нас творится? У нас руководитель филиала сказал, что мы все должны сброситься на покраску двери! А третьего дня Миша ущипнул меня за жопу!» – таких звонков больше нет.
Скучаю ли я по этому? Нет. То, что с большими цифрами приятнее работать, – безусловно да, но вот пару лет назад я написал работу для одного из украинских министерств по поводу таможенной политики в Украине – было интересно размяться. Просто по размеру коррупции, абсолютно запредельной, просто феноменальной в той отрасли. И там, судя по всему, это все было под кураторством российского ФСБ. В том ещё, 2021-м году. А сейчас все это меняется. То есть «ручки помнят» – но не то чтобы мне дико хотелось этой огромной нервотрепки. Все-таки каждому возрасту соответствует своя степень комфорта и риска. Как пел когда-то давно Майк Науменко – «Помнишь, как все было десять лет назад, мы могли не спать по двадцать суток подряд». Мне это сейчас просто… если я чувствую, что я недоспал два часа, я прошу всё перенести, всё выключаю, ставлю блэкаут, предупреждаю, чтобы никто не пылесосил, накрывают голову подушкой и сплю.
Позволить себе такого в «Евросети» я не очень мог и не очень хотел, и глаза горели, и хотелось это сдвигать членом горы. А сейчас… в кино пойдем? – пойдем в кино. Давай что-то приготовим? давненько у нас не было ската! – и вот недавно запекли крыло ската. И так далее. Есть возможность выступить, есть возможность что-то написать, есть возможность почитать. Хочется поковыряться в цифрах – зашёл в офис поковырялся в цифрах, нашел что-то неприятное. Наверное, та гармония, то, ради чего было всё предыдущее, это всё напряжение, непомерные риски, – наверное, она так и выглядит. Но безусловно, здесь я не буду кривить душой, мне бы хотелось гораздо больше денег.
– Просто денег?
– Ну денег, да. Вот этот кэш.
– Без челленджа, без того, чтобы это было тяжело и сложно?
– Да, да. Вот такие бумажки по £50, чтобы их было много, такие стопки, стопки! Вот это безусловно. Но мне хочется дойти до этого так, вот чтобы это была красивая дорога, лимонная тропинка в апельсиновый лес, вот такое. И мы по ней идем, в обход. Как там – «нормальные герои всегда идут в обход». Вот мы в обход и шагаем.
– Но это честные деньги?
– Конечно! Предельно! Знаете, сколько раз здесь был HMRC? Они у меня жили в печени полтора года. Я это прямо кафкианский процесс был. Потому что, если бы они ушли ни с чем, то им бы настучали по попе, они должны были хотя бы что-то найти. И они нашли – в каком-то 2011-м лохматом году – перемешанную прибыль и не прибыль. Причем я доказал, что я юристам давал одно распоряжение, а они миксанули. И я даже им не заплатил штраф тогда, там были какие-то минимальные пени. То есть я доплатил эти три копейки налогов. Но они меня проверяли от 2006-го года, от просто… объединения, господи, земель вокруг Москвы.
– Да. А в России, как вы думаете, возможно сейчас работать и не воровать? у вас же получалось.
– Безусловно, безусловно, возможно. Нет никаких сомнений. Ну вот здесь приходили эти молодые девочки прекрасные, и компания называлась Eggsellent, от слова eggs, яйца. … Еще в самом начале, до всех пиццерий, когда эта идея была ещё в голове, а потом, когда «Додо-Пицца» это уже был миллиардный бизнес, мы общались с его основателем, Федором Овчинниковым, он приезжал 12 лет назад в Лондон, и, по-моему, лет 5 назад, когда у него уже была большая компания, – я уверен, что он все делает по-честному. Это большой бизнес, абсолютно сделанный по-честному.
Безусловно, если ты хочешь стать Металлургом или поучаствовать в выкапывании чего-то из 75 триллионов нефтегаза и прочих дорогих нынче ископаемых, которые есть у России, наверное, там у тебя не получится без коррупции. А если ты хочешь какой-то небольшой или средний бизнес по обслуживанию других людей, вероятно, коррупция будет какая-то совсем мелкая, если она вообще будет. Просто сжалось поле, где ты можешь… Безусловно, если ты делаешь компанию федерального масштаба, то чекисты придут и поселятся в твоей печени, потому что им, ну как минимум, просто захочется тебя ограбить. И плюс у них будет святая цель перед самым главным чекистом – контролировать, куда идет такой кэш-поток и не спонсируешь ли ты ЗСУ или Навального.
– В Лондоне есть публика, которая, в общем, по-разному зарабатывала деньги в России…
– …по-разному.
– …И я помню, в прошлый наш разговор, вы говорили, что с кем-то невозможно общаться, кто-то просто скрывается и не участвует никак в жизни русского Лондона.
– И слава богу.
– А как сейчас выглядит “русский Лондон – в его темной светлой стороне?
– Вы знаете, так как реакция даже условно «нашего сообщества» на войну была неоднозначна, я почти год ни с кем не общался. Только несколько месяцев назад мы начали посещать какие-то русские мероприятия. Я год абсолютно просто дистанцировался от всего и вся, и всех. Как они живут, я не знаю. Сейчас уже нормально, наверное. Все боролись, видимо, за свои счета, чтобы их не позакрывали. Закрывали, открывали в другом месте счета, кредиты. Целый год был посвящен спасению финансов у многих. Кого-то выдавили назад в Россию, кто-то пропетлял, кто-то еще в процессе. Какие-то банки позакрывали, откуда-то повыгоняли. Где-то семь или восемь месяцев Complaints занимался со мной сухим сексом. Мы просто реально пенитрировали мозг всеми известными способами, всеми подручными средствами. Это было абсолютно омерзительно. Просто хотели докопаться, чтоб выгнать.
– Чтобы закрыть счет?
– Да.
– Даже с учетом репутации?
– Да.
– Почему?
– А потому что, смотрите, в британском обществе в целом отношение к… То есть Великобритания – одна из немногих стран, где здорово отличают Путина, путинцев и запутинцев от русских, ну все-таки образованная страна. Но это не коснулось банковской сферы. У них определённым категориям… ну то есть афганцу, жителю Мьянмы, жителю Эритреи, Сомали…
– …Кубы и Северной Кореи?
– Северной Кореи (Куба, мне кажется… уже даже с Кубой проще – ну если это не американский банк) – очень сложно здесь что-то открыть вообще. Вообще без шансов. Кстати, украинцы тоже в рисковой зоне для них.
– А почему? С чем связана такая сегрегация?
– Ну, потому что в стране война! Вдруг в какой-то момент не будет доходов, вдруг в какой-то момент окажется оружейный трафик и так далее. В 2014-15-м году, когда резко упала гривна, мы купили огромное количество просто дорогущих вин и напитков. Я купил Montrachet Romanee Conti за £1700 он был в Киеве. А он на тот момент уже был где-то £4000. Но там нужен был кэш, а нам нужно было вино. Понятно, что это выглядело как мародерство, но это была честная сделка, и я там накупил этих чемоданов, заплатил за перевес… И я лечу из Киева со 120 килограммами – что-то поехало машиной, а всё совсем дорогое я взял себе. И вот я тащу три чемодана и, оказывается, меня ведут уже прямо от транспортера – в комнатку: «так, чемоданчики не трогаем, в сторону, всё открываем, смотрим». Всё перековыряли, все пересмотрели, собака, датчик. Я говорю: «Я владелец винной компании, у меня на все это есть чеки, мы будем за все это платить налоги, у меня абсолютно просто, абсолютно…» Мне говорят: «Так, подожди, подожди, не мельтеши, давай.» Всё перековыряли, перефотографировали, посмотрели. Посмотрели на эти все этикетки. Я говорю: «Это все легальная большая компания в Киеве, я владелец, я купил это, потому что это дешево, мы это все оформим, мы так уже делали, вот наш бухгалтер…» Они говорят: «Оружия нет?» Я говорю: «Нет». – «Ну ладно, иди». Я говорю: «А что такое?» Они говорят: «А каждый рейс, каждый рейс! – либо патроны, либо ствол, а то и целый калаш лежит».
– Ничего себе.
– Это 2014-й год. Зима 2014-2015-го.
– Сейчас, наверное, все еще хуже в этом смысле?
– Сейчас это все гораздо хуже. Просто, так как ничего не летает, оно ползет по земле, а по земле и отследить это невозможно.
– По поводу «плохих русских» в Лондоне хотел спросить, которые сидят, затаились…
– Я надеюсь, что они придут четвертого числа и в лицо нам скажут, что мы предатели. Наденут Георгиевские ленты, знамя ДНР, советский флаг с изображением Моторолы или Гиви, а также Пригожина Евгения Викторовича. Придут и скажут нам всё, что они о нас думают. Шучу! Конечно, никто не придет, они все аватарки поснимали, все сидят тихо, тихо, тихо.
– Какие чувства вызывают у вас эти люди? Ну, мы знаем все самые громкие имена, Пётр Авен и Фридман, да?
– Нет. Нет, не надо. У них абсолютно другие задачи.
– А в чем отличие их от «плохих русских»?
– В том, что они всю жизнь занимались коммерцией. Давайте так, я Петра Авена видел в жизни раз семь, и не так близко с ним знаком, как с Михаилом Маратовичем, который купил компанию. Нет, я с удовольствием прилюдно ему пожму руку. Более того, я за него написал бумагу в суд. Более того, если нужно будет, я физически сам приду и буду давать показания. Мне за это никто ничего не платил, и я это делаю, потому что так считаю нужным. Это мое видение справедливости.
Если бы другие западные страны вели себя в отношении очень состоятельных русских так, – и не прессовали бы их, не закрывали бы счета, – Путин бы давно остался без денег, без рук, без голов, без инфраструктуры, без IT, без IT бы точно. Война бы имела бы совершенно другую конфигурацию. Это была бы абсолютно закрытая страна, сильно напугавшая своих граждан. Если бы Запад повел себя мудро в отношении россиян и если бы санкции были против путинских денег, а не против россиян. Именно прозападных россиян – состоятельных, могущих, говорящих на английском, имеющих виды на жительство или паспорта других стран, могущих работать за границей в Европе, в западном мире. Если бы им не надавали по рукам и щекам, то абсолютно иная конфигурация сейчас была бы вокруг Путина, гораздо меньше поддержки. И эти люди – это те самые атланты и есть, на их плечах Путин и выехал. Если бы 300 тыс. айтишников смогли выехать тогда комфортно, со счетами и видами на жительства – никто не говорит о том, что им нужно было давать деньги, никто не говорит ни о какой благотворительности. Вот кому нужно было протянуть руку – это украинцам, а россиянам просто по этим рукам не бить, этого было бы достаточно.
Но они решили: «Мы будем отбирать яхты, потому что они слишком красивые, дома, потому что слишком просторные, а Путину будем продолжать платить».
– Кстати, про Путина! Сегодня Совбез обсудил…
– Давненько его не обсуждали.
– Не обсуждали давненько, а он тут тоже обсудил «обеспечение внутриполитической безопасности России в ответ на попытку недоброжелателей раскачать ситуацию внутри. Нужно сделать все, чтобы не позволить ни при каких обстоятельствах раскачать ситуацию в стране извне». Но внутри. Понятно, что это сигнал раскрутить маховик репрессий.
– Это как – уже давно, еще в 2012-м году – шутил Быков: не раскачивайте лодку, нашу крысу тошнит. Сейчас крысу, кстати, не тошнит абсолютно. Они на какой-то момент застабилизировали ситуацию – и, так как мир продолжает платить за ископаемые, у них все хорошо! Поэтому, скорее всего, на данный момент, будет выполнено всё то, что он потребовал.
– Но почему?
– Давайте предельно честно всему нашему сообществу дадим неприятную оплеуху.
Путин на данный момент побеждает.
Он побеждает по балансу земли в Украине – он захватил больше, чем было до этого. Он побеждает финансово, потому что страна, против которой введено самое большое, рекордное за всю историю мира количество санкций, не провалилась, никуда не упала, ничего не произошло. Все под контролем на данный момент – и веранды полные. Из-за того, что часть людей ЗСУ уже перемололи, часть ждет на скамейке запасных, под Марьинкой, часть уехала и занимаются джентрификацией Израиля, Армении, Казахстана, Эмиратов и Грузии, – безработицы нет. Из-за страха бунтов вследствие невыплаты зарплаты – назовем это синдромом Пикалёва – задержек по зарплате нет, по телевизору всё ровно и гладко на любом канале, нет никакого диссонанса, все поют в одну дуду. Если завтра закончится война, то – это абсолютно продаваемая победа. Запад показал то, что они абсолютно ничего не могут сделать, одиннадцать пакетов санкций ничего не сделали. Что они могут – это пойти все, встать вокруг яхты Мельниченко и подрочить на неё. Это вот то, что они единственное, что у них получилось сделать. Потому что такой яхты у них не будет никогда в жизни, а у Мельниченко все бизнесы работают, деньги эти все бизнесы получают, против бизнесов ничего не сделали – и не должны были сделать, потому что он тоже старался быть от Путина как можно дальше. А кораблик красивый отобрали.
А против путинских денег, против государственных компаний, ничего не сделали. Они как работали, так и работают, как газ шел – через территорию Украины, европейским партнерам – так и идёт. Как они платили деньги, как Газпромбанку приземлялись эти деньги за газ, так и приземляются. Поэтому единственное, что им остается, это помечтать во влажных мечтах, что когда-нибудь в следующей жизни (если у них девять жизней, как у кошки или двенадцать жизней, как у некоторых жителей Индии) будет такая же белая, красивая яхта, как у Мельниченко, которую отобрали.
– Ну, добраться до таких людей, как он, гораздо проще, воевать с либералами и демократами гораздо легче.
– Да! Воевать с Шендеровичем гораздо проще, чем с Миллером. И точно гораздо проще, чем с Пригожиным, единственным человеком, который умеет воевать во всей этой истории (кроме ЗСУ, ЗСУ воюют всё лучше и лучше), я про тех, кто из российской части.
С ними да, безусловно. Облить Шендеровича кетчупом гораздо проще, чем посла России в Швейцарии, например. Сразу упекут. А здесь – ничего, здесь просто ничего тебе не будет. Интеллигентный, не очень высокого роста Шендерович будет долго обсуждать, объяснять. Хотя, по большому счету, кроме длинного хука справа никак по-другому, наверное, на это не стоило бы отвечать. Но, к сожалению, у них разные весовые категории.
Поэтому так же и Запад – воюет с тем, кто проще. Можно не пускать всех с российскими паспортами в несколько стран – вот, давайте не будем пускать! – это мы можем. А не получать газ оттуда – не можем.
Путин смотрит на это все и видит, что он их просто вертит.
– Ну, потому что он слишком давно уже у власти, он их слишком хорошо знает. Он все эти циклы, через которые проходят политики, пережил на себе по нескольку раз.
– Не только поэтому, он просто видит, насколько мелочные, короткие мысли у этих людей, настолько, с одной стороны, абсолютная политическая слепота, с другой стороны, угождение очень левому избирателю. Политический цикл жизни у них как у мотылька. Вот поэтому, видя это всё, безусловно, Путин теряет то уважение, которое он испытывал раньше, – может быть, какое-то время страх, но точно уважение, которое было когда-то у него перед Германией, был явный пиетет к Штатам в начале нулевых, – и всё испарилось. Все испарилось из-за того, что он видит какие это…
– Ну, и из-за того, что он поимел Герхарда Шрёдера, который, кстати говоря, из Социал-демократической партии, очень неприятный…
– Да он много кого поимел.
– Есть приятные левые, есть классные левые, а есть Герхард Шрёдер.
– Знаете, «классные левые»… Я ничего не могу поделать, к сожалению, но «классные левые» – это, в основном, музыканты, талантливые музыканты.
– О’кей. Но, тем не менее, у нас же есть и оптимистический сценарий, при котором Путин не побеждает?
– Для нас оптимистический сценарий один – это черный лебедь в виде сошедшего с ума либо обиженного на что-то охранника. Или тромб. Или… Ну, в общем, вот что-то такое.
– Ну, есть же еще выборы. Есть выборы в следующем году…
– Нет, выборов никаких нет.
– Да-да, я понимаю, что ну это смешно, но есть фактор какой-то непредсказуемости, когда система начинает что-то такое двигаться чуть-чуть активнее, чем в своем цикле…
– Это было. Это было и это ушло. Нет-нет, ничего больше нет, абсолютно.
– Ну а как организовывать цифры тогда?
– А никак. Не важно. Они перестали нести какое-либо значение, эти цифры, как на выборах там, в 1980-х годах. Ну, вот мы ходили в соседнюю школу на выборы, потому что там какие-то бутерброды давали, еще что-то. Лица эти, которые выглядели как старые комсомольцы, они все были одинаковые. Ставили галочку, покупали бутерброды, еще еду какую-то, дефицит какой-то, бабушка тащила назад с этих выборов.
Они не имеют никакого смысла больше. Они не имеют никакого значения, эти выборы. Они больше не имеют даже того формального фиктивного значения. Это обычный день. Это очередной повод отвлечь от, если оно будет, перемещение на более эффективные позиции. Под выборы можно отступить где-то, где совсем ЗСУ прижимает, это единственное, чтобы… Это повод для белого шума в телевизоре, не более того.
– Но еще есть фактор наступления. Фактор того, что фронт может посыпаться очень радикально.
– Может, посыпаться, а может и не посыпаться. Если бы он мог посыпаться, может быть, он бы уже посыпался. Вы знаете, я очень скептически вообще на все смотрю. Еще раз говорю, мы будем продолжать то, что мы делаем. Но это не мешает мне смотреть с большим скепсисом на все происходящее. Посыплется – слава богу, это будет один из немногих факторов, который может путинский трон зашатать. Один из немногих вообще оставшихся. Поэтому они а неё так вцепились, поэтому там уже и Рамзан Ахматович со своими бойцами, Евгений Викторович.
– В чудесный клинч вошли, забивают стрелки.
– Да ну у меня, кстати, инстаграм снес, я на них наложил песню «Куртец» группы «Кровосток» про забитие стрелки. И инстаграм счел, что это violence. Хотя violence был в 1994-м.
– Ну как интересно все возвращается, да?
– А видимо, оно никуда и не отходило далеко. Оно было. У всех свое ницшеанское вечное возвращение, вот у нас – такое.
– Ну, значит, всё будет интересно.
– Или нет. Или Советская Отчизна также опустится еще дальше туда, еще больше обнесется забором, колючей проволокой, и там будет внутри оркестр. Может ли так все произойти.
– Но при тех силах, которые сейчас остались, тот же самый Кадыров, тот же самый Пригожин…
– Они будут соревноваться за близость… Это рой, который будет жужжать и соревноваться за близость к основной пчеломатке.
– Пчелопапке.
– Да. А та будет их держать на равноудалении и равноприближении, вывешивая просто… ну как грузики развешивают, чтобы было все в каком-то нравящемся Путину балансе. Вот. Мне кажется, что пока у Путина всё, к сожалению, под полным контролем.
– Но мы не можем закончить на этом.
– Почему? Давайте дадим зрителям хорошую оплеуху. Холодной воды в лицо. С одной стороны, прилетели дроны – мне кажется, это была хорошая тоже, освежающая струя, с другой стороны – веранды, а потом наше интервью. Пусть все будет как душ Шарко. То горячо, то холодно.
– Хорошо. У нас финальная рубрика – мы гостей спрашиваем, где и когда мы встретимся снова в России, и просим назначить время и место, когда это будет безопасно и комфортно. Любое время, любое место.
– В России?
– В России.
– Знаете, на Шпицбергене.
– На Шпицбергене?
– Да, на Шпицбергене. Это единственное безопасное место, потому что он в совместном использовании и туда можно приехать вместе с норвежским судном де-факто. Там можно быть на территории России – и на норвежском военном судне уехать оттуда.
– Хорошо, когда?
– Когда… Ну, если верить Грете Тунберг, то там лет через десять уже будут бананы, кокосы, апельсиновый рай. Давайте через десять лет на Шпицбергене.
– На Шпицбергене! И там запишем интервью с камерой, всё как надо. Договорились. Спасибо большое, дорогой Евгений!
– Вам спасибо. И – Россия будет свободной. Даже если мы этого не увидим.
