Дело было в Европе в ноябре. Мы впервые увиделись с Аней, моей давней и близкой приятельницей из Киева, — впервые после начала войны в Украине. И Аня тут же поправила меня: не после войны, а после начала вторжения: «Война-то началась еще в 2014 году». «Да, конечно, — сказал я, — прости». И хотя тем для разговора было много, все время, что мы находились рядом, я ощущал, будто у меня ком в горле. Когда не знаешь, что сказать, потому что любое слово, мысль или переживание совершенно бессмысленны и неуместны, если поместить их в контекст, в котором живет и работает моя приятельница Аня.
— Как дома? — спрашиваю я.
— Иногда холодно, — говорит Аня. — Но, когда восстанавливают свет, бывает даже очень тепло, 22 градуса.
— Ничего себе! У меня за такое соседи полицию вызовут, если узнают, — говорю и не успеваю себя остановить. — Знаешь, сколько приходится платить? Это п…ц, а не цены за киловатт/час!
Аня смотрит на меня взглядом, в котором одновременно и жалость, и удивление.
После каждой реплики я ловлю себя на мысли, что после всего, что сделала моя страна в Украине, я никак не могу осознать, что имею к этому отношение. Понимаю это умом, но не могу поместить себя в контекст моих украинских друзей и определить в нем собственное место. Такое просто не осмысливается. А потому всякий раз я мучительно подбираю слова. И получается в лучшем случае что-то неловкое, в худшем — обидные для наших друзей из соседних стран псевдоинтеллектуальные закидоны.
Как-то я сказал своему другу-украинцу: «У вас хотя бы правительство с народом. Война закончится, вы отстроитесь. А что останется от России, если у нас власть против народа?» Друг набрался терпения, за что я безмерно благодарен, и объяснил: «Сказал бы это житель Казахстана, Мексики или даже Беларуси, я бы сочувственно вздохнул. Но, когда это говоришь ты, россиянин, каким бы ты ни был хорошим, ты же опять говоришь только о себе, о том, как вам плохо. Ты понимаешь хотя бы, что попутно принижаешь страдания тех, кто в Украине. Мол, вы отстроитесь, а настоящие-то жертвы — это мы, русские».
— Но жертвы — и мы, и вы? Все жертвы…
— Да срать я хотел на всех! Это же вы напали, почему я должен слышать, как вам плохо? Война у нас дома, десятки городов стерты с лица земли, десятки тысяч погибли — ты это уже не отстроишь назад и тех же людей не нарожаешь, как у вас там принято, пойми! Вот о чем надо говорить.
— Но мы говорим обо всем…
— Но в основном о себе, — вздохнул мой друг.
Меня этот разговор сильно разозлил. Потому что это правда.
С одной стороны, он стал иллюстрацией нашего эгоизма, в котором действительно пребываю я и многие «хорошие русские». Когда мы смотрим на мир вокруг себя исключительно через линзу нашего во многом невежественного и надменного по отношению к другим восприятия. Ведь как еще объяснить, что многие российские беженцы, укрываясь в соседних странах, где, к их счастью, говорят по-русски, начинают вести себя как дома? И как еще объяснить так называемую оговорку ведущего «Дождя» Леши Коростелева, который — в ситуации замерзающих без воды и света украинцев — посочувствовал российским мобикам, которые едут этих украинцев убивать?
С другой стороны, трудно упрекать российских журналистов в том, что именно сейчас им критически важно быть понятными российской аудитории и уметь обращаться к их боли, выстраивая доверие и обращая их в конечном счете против войны. И тот же Коростелев, несмотря на чудовищно неуместную реплику, остается российским журналистом, думающим о том, как остановить страдания и кровопролитие своего народа. Коростелев сочувствует россиянам не в меньшей степени, поскольку считает их такими же жертвами путинского режима. И ведь это тоже правда.
***
С позиций рацио задачи и устремления антивоенно настроенных россиян и украинцев сейчас общие. Но наша зацикленность на самих себе и собственных переживаниях и вправду не может не раздражать. Соотнести себя с травмой моих украинских друзей оказывается очень трудно хотя бы потому, что мы не представляем, через что они проходят. Не помогают даже аналогии, понятные всем в России, находящиеся в архетипе нашего сознания.
Недавно кто-то сравнил российские военные атаки на критическую инфраструктуру Украины с блокадой Ленинграда немцами — только в еще большей пропорции. Этот образ, знакомый многим в постсовке, конечно, не протрезвит одичавших радикалов и не разбудит зачарованных телевидением. Но может ли он вызывать сочувствие у тех, кто сохранил трезвость рассудка, но от бессилия изолировался от чужой боли?
Я, говорят эти люди, продолжаю жить свою маленькую жизнь, я выживаю, оказавшись во мраке путинизма без будущего и привычного образа жизни; мы скитаемся по зарубежью, нас травит власть и презирает, повсеместно «отменяет» развитый мир, поэтому моя борьба — это мое личное выживание, мне тоже плохо / я тоже жертва — и потому буду пить свою лучшую чашку кофе!
***
Иногда бессилие выглядит комично. Иногда даже агрессивно. Наша неловкость в обращении с чувствами соседей, наша эмоциональная тупость — хоть и признак нашего колониального образа мысли, но еще и наша большая внутренняя национальная травма.
Мы чужие не только к боли украинцев, но и к боли друг друга. Чем страшнее среда вокруг, тем сильнее хочется от нее спрятаться за фасадом мнимой нормальности.
В этом случае я всегда напоминаю себе: хоть я тоже жертва и беженец этой войны, но оказался в куда более привилегированном положении. При этом осознание своей привилегированности — то еще испытание. Для кого-то просто невозможное. Но все же посильное, если потрудиться и не лениться натренированным образованием умом.
***
Когда в июле 2014-го, через день после малайзийского боинга, мы в «Новой газете» сделали обложку «Прости, Голландия», это было осознанное принятие ответственности за страну, которая ничего не поняла и не хотела понимать. Вместе с благодарностью от многих читателей мы получили тогда массу злобных писем: «Как вы смеете извиняться за всех? Мы ни в чем не виноваты!» Нет никаких сомнений, что внуки этих россиян (вряд ли раньше) будут стыдиться невежества своих семей в эпоху путинизма. Но ассоциировать себя будут именно с поступком небольшого независимого издания.
Признав тогда ответственность, журналисты изменили историю. И открыли дорогу к примирению в будущем. То, что не смогло сделать государство, сделали люди.
Ответственность за войну с Украиной тоже возьмет на себя общество. Как бы неловко и болезненно это ни было, другого пути жить по совести нет. Нет другого пути к примирению не только с украинцами и миром, но и с самими собой и следующим поколением.
Павел КАНЫГИН
Материл написан для проекта «Иными словами» (Kennan Institute).
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- Telegram
