Об эмиграции мы с семьей начали думать еще во время моей учебы в Гарварде два года назад. Когда наблюдаешь родину издалека, перспектива и траектории словно видятся лучше. Так что, наблюдая издалека посадку Сафронова, отравление Навального, зачистку белорусского протеста при участии Москвы, мы с женой отчётливо осознавали, что впереди — еще более густой мрак. Задница, в которую всё летело в 2020 году, не могла обернуться ни прекрасной Россией будущего, ни даже консервацией застоя. С другой стороны, заокеанский опыт и новая оптика, которая становится тебе доступна после года в лучшем университете, учат, что без риска нет движения вперёд.
Я рискнул и вернулся в Россию в конце 2020-го, дав себе год, чтобы реализовать амбиции и цели. Тот год я посвятил созданию диджитал-редакции «Новой газеты», ее видео- и аудиопродакшену. Небольшой командой мы создавали новый язык самой свободной газеты страны — язык, который был бы понятен многомиллионной аудитории русскоязычного ютьюба и телеги, которая нашу газету никогда не читала. Уже тогда было отчётливо ясно, что доступ к по-настоящему массовой аудитории есть теперь не только у Первого канала и что у миллионов россиян появились десятки и сотни альтернативных программе «Время» источников знания про окружающий их мир.
Мы научились пользоваться этим доступом к массовому зрителю. Наши фильмы про майора Измайлова, спасшего вопреки приказам генералов российской армии десятки солдат из чеченского плена, про Анну Политковскую и ее убийц, про детей со страшной болезнью СМА посмотрели миллионы человек. Эксплейнеры, объясняющие коррупцию в РПЦ, аннексию Крыма, атаку на малайзийский «боинг» и другие темы, стали массовым видеопродуктом, что для редакции независимого печатного издания было ново. Этот опыт стал моим главным смыслом и достижением того предвоенного года, но в остальном мое возвращение в Россию было бессмысленным.
Предвоенная Москва встречала промозглым холодом осени и ударившим как по затылку откровением (моим же собственным): за год отсутствия на родине я не пропустил ничего, о чем жалел бы. Казалось, что и не уезжал вовсе.
Говорят, что вдали от родины ты перестаёшь улавливать детали, ощущать жизнь на кончиках пальцев. Поначалу я думал так же, но быстро убедился, что нет никакого сакрального знания о родине, доступного лишь в моменты твоего физического присутствия на ее земле, на этих улицах с волнами траурной плитки и во время прогулок по спальным районам с типовыми церквями шаговой доступности, которые надо совершать раз за разом, иначе сакральное знание улетучится. Ну и самое главное — люди. Мои близкие люди всё это время были со мной: в переписке, на экране фейстайма, зума и в горячих профессиональных чатах телеграма, где многие даже не догадывались, что отвечаю я им из далёкой Америки. Весь тот год я не переставал читать, быть на связи и общаться с людьми из России. И кажется, что благодаря соцсетям видел ее больше, чем мог бы, находясь в ней самой.
Это может показаться ужасно банальным, но благодаря соцсетям в тот пандемийный год я почти полностью переосмыслил ценность очных контактов и их необходимость. Понял, что гораздо продуктивнее руковожу процессами на удалении, а мои работники комфортнее чувствуют себя в отсутствие постоянного офлайн-контакта с коллегами и руководством в ньюсруме. И даже токсичные, как это бывает в олдскульных коллективах, совещания и планерки оказываются менее токсичны, если проводить их в зуме.
Мы уехали в первый же месяц войны, на уровне идеи и нашего прошлого опыта мы были полностью готовы к эмиграции… Написав сейчас это слово, ловлю себя на мысли, что до сих пор не считаю себя эмигрантом.
Технические возможности, которые дали соцсети, уничтожили сам концепт эмиграции как потери контакта с родной землей. А ютьюб и телеграм позволили создавать эффективное медиапроизводство удалённого цикла, когда даже сложный видеопродакшен можно осуществлять на расстоянии. Команда почти целиком уехала из России вместе со мной. Проект, который мы делали в «Новой», — теперь это самостоятельное диджитал-медиа «Продолжение следует», издание на русском языке, которое мы делаем из шести разных стран.
Этот пример эмиграции и выстраивания рабочего процесса, разумеется, нельзя назвать общим. Кто-то даже скажет, что это привилегия, и, наверное, будет прав. Но два года назад, когда многие решили игнорировать надвигающуюся катастрофу, я принял ее за базовый сценарий ближайшего будущего. Так что, когда Владимир Путин говорит, что уехавшие давно мечтали уехать и только лишь ждали повода, чтобы пожить в Европе, старик прав в одном: многие, как я, были готовы к отъезду. В его устах это звучит как что-то предосудительное, ведь сама возможность игнорировать охраняемые ФСБ границы и работать где хочешь на русском языке является вызовом диктатуре.
Но есть в его нескончаемом брюзжании на тему Запада еще и явный след глубокой травмы, свойственной в целом старшему поколению позднесоветского дефицита, поколению моих родителей, а также бабушек и дедушек, замиравших при виде кассетного магнитофона из ГДР и болгарской косметики. Европейский образ жизни для них — это всегда и исключительно про потребительский комфорт, сытую жизнь, в которой всего есть много: туда хотят все, но не каждому удаётся. И тот факт, что этот образ жизни оказался в конце концов про другое, не про материальное, разочаровал и напугал российских бумеров больше всего.
Помимо соображений безопасности и риска быть посаженными за мыслепреступление, мы уезжали в том числе из страны этих наших родителей, дедушек и бабушек, которые решили победить своих детей и внуков. Победа прошлого, не желающего отступать и закрывшего молодым путь наверх, случилась еще до войны. Как говорил в беседе со мной главред одного известного и ныне закрытого СМИ, «это моя страна, и я вам ее не отдам, попробуйте заберите!»
Я тогда ему возражал. А потом подумал: нам на самом деле не нужна их страна. Но она у нас точно будет — своя.
Материал опубликован на сайте www.wilsoncenter.org
Павел КАНЫГИН
