Перед вами новый текст рубрики «Глубинная Россия». Здесь мы исследуем страну за пределами её столиц: настроения людей, быт и нравы, драмы и будни. Вместе с вами мы разбираемся, чем живёт большая Россия в переломный для неё момент и куда она стремится. Все тексты рубрики читайте по ссылке. Если у вас есть история для рубрики «Глубинная Россия», пишите нам по адресу contact@prosleduet.media
В ноябре 2022 года археологи из Музея истории Екатеринбурга сделали жуткую находку: в ходе раскопок на месте бывшего полигона НКВД они обнаружили останки около двух тысяч репрессированных, о казни которых прежде не было известно. Поиски проходили в районе 12 километра Московского тракта – трассы Екатеринбург-Пермь. Всего специалисты нашли около 50 массовых захоронений, в которых могут находиться около двух тысяч убитых.
Начать поиск репрессированных Музею истории Екатеринбурга помог грант Правительства Свердловской области, выигранный весной 2022 года.
О том, что в лесу на окраине уральской столицы до сих пор лежат тысячи неоплаканных, не похороненных по-человечески жертв ГУЛАГа, впервые заговорили в 90-е годы – но, по большому счёту, история этого полигона смерти так и оставалась неизученной.
Примерно в то же время, в 90-е, на фоне пересмотра навороченного при Сталине и передела имущества, всего в нескольких сотнях метров от комплекса появился первый памятный знак: свердловский «Мемориал» попросил известного скульптора Эрнста Неизвестного создать монумент, достойный увенчать собою эту огромную братскую могилу. Неизвестный подготовил проект – но возмутилась православная общественность, которую работа Эрнста не удовлетворила, якобы с художественной точки зрения. Так что для начала на полигоне поставили простой высокий чёрный крест. А «Маска скорби» работы великого мастера, претерпев множество метаморфоз, появилась в районе 12 километра Московского тракта многими годами позже. Случилось это в 2017 году, и сегодня все на Урале знают, что тогда, в 90-е годы, за возмущённой общественностью стояли ветераны КГБ, которые не хотели, чтобы всё содеянное здесь – узналось.
Ну а мы не будем как ветераны КГБ.
Чтобы узнать судьбу захоронений, чтобы понять, что думают местные жители о «врагах народа» – тогдашних и тех, кого называют таковыми сегодня, «Продолжение Следует» отправляется в Екатеринбург – южный угол так называемого «треугольника смерти»: Воркута, Екатеринбург и Магадан.
«Стрёмный лес»
По широкой четырёхполосной дороге, мимо Мемориала жертвам политических репрессий, ежедневно проносятся тысячи автомобилей. По тому самому асфальту, под которым покоятся тысячи безымянных жертв.
Мемориал окружён десятками бетонных плит, на которых начертаны тысячи, тысячи имен и фамилий с годами жизни, большая часть которых оканчивается датами 1937, 1938, 1939.
Среди этих имен узнаются как глубокие по тогдашним меркам старики, родившиеся 1870-1880-х годах – так и 19-20 летние молодые парни и девушки.
С каждым годом выясняются всё новые и новые судьбы, узнаются имена людей, лежащих в этом лесу, под этой дорогой – из-за чего на деревьях вокруг комплекса то и дело появляются таблички с именами и фотографиями неучтённых жертв. Их вешают родственники, в частном порядке.
О месте последнего пристанища близких, не переживших эпоху большого террора, родственники репрессированных узнают из немногочисленных рассекреченных архивов, а также благодаря работе общественных фондов, помогающих возвращать эти имена.
За минувшие 30 лет со дня открытия, несмотря на относительно недавние мероприятия с установкой «Маски скорби», комплекс заметно обветшал. Облицованный чёрной плиткой, стоящий в центре крест уже обнажил свое железобетонное нутро – осыпающийся от времени цемент и проржавевшую за 30 лет арматуру.
Безвестность, заброшенность и запустение – вот первые ассоциации, которые возникают при виде этого места. По иронии судьбы или благодаря чувству юмора областных чиновников, Мемориал жертв политических репрессий на выезде из города – сегодня единственное место в Екатеринбурге, где разрешено проводить митинги и одиночные пикеты.
…С начала XVIII века в этом районе добывались железные руды, из-за чего вся местность вокруг продырявлена шахтами, шахтерскими шурфами, небольшими карьерчиками. С приходом советской власти и до середины 50-х участок заняло под свои нужды Объединённое государственное политическое управление (ОГПУ, из которого со временем вырос КГБ). Территорию перепрофилировали в «учебный полигон». Кто и чему там учился, мы теперь знаем.
В 60-е годах объект был преобразован в лыжную базу спортклуба «Динамо» и открылся для советских граждан. На воротах базы по-прежнему красуется огромный баннер с логотипом «Динамо» и подписью: «Практическая стрельба». К силовым ведомствам объект сегодня не имеет ни малейшего отношения. В середине девяностых полуобанкротившуюся базу приобрёл известный свердловский олигарх Игорь Алтушкин, хозяин Русской Медной Компании. Тогда же здесь основали биатлонный комплекс.
Бывшая контрольно-следовая полоса, окружавшая расстрельный полигон по периметру, превратилась в лыжную трассу, однако об изначальном предназначении просек свидетельствуют вырванные с корнем и валяющиеся здесь же металлические столбы – остатки бывшего лагерного забора. Сама просека тянется на несколько километров вглубь леса и упирается в элитный поселок со звучным названием Карсеозерск, считающийся свердловской Рублёвкой. За трёхметровым забором с колючей проволокой виднеются роскошные дворцы сегодняшних хозяев жизни.
А вокруг – улетает верхушками в небо стройный сосновый лес. Каждая из этих сосен видела множество смертей и каждая – несет в себе их частичку.
«Стрёмный лес» – так прозвали эти сосны археологи после недавних находок.
Сами места захоронений еще с осени отмечены маяками – торчащими из снега палками с красной изолентой и номером братской могилы.
Дом на отшибе
В некогда режимной зоне, всего в паре сотен метров от засыпанных расстрельных ям, посреди развалов снятой, но так и не убранной за полвека колючей проволоки, стоит пятиэтажка. Жилой дом с обшарпанной адресной табличкой: «Московский тракт, 1».
Кажется, местных такое соседство ничуть не смущает, и несколько десятков семей, как ни в чём не бывало, живут свои маленькие жизни в глубине лесной чащи, в окружении гаражей и огородов.
Складывается впечатление, что здание пятиэтажки затерялось не только в пространстве – но даже и во времени. Оно будто сталось в эпохе тридцати-сорокалетней давности. На деревянных подъездных дверях до сих пор нет замков, а люди, зная своих соседей в лицо, живут здесь не по-современному дружной, если не сказать семейной, жизнью. Вместе убирают мусор после отступающей зимы, и в перерыве между уборкой вместе греются у шашлычного мангала. С каким-то доброжелательным любопытством они относятся к приехавшему сюда человеку с камерой. Даже вопрос: «с какой целью снимаешь?» – звучит здесь не настороженно-негативно, а как-то приветливо, как будто предлог для знакомства.
Александр – среднего роста мужчина в шапке, с короткой ухоженной бородой и совковой лопатой наперевес, живёт здесь более 35 лет, с самого детства. Он вспоминает, что ещё будучи ребенком, вместе с друзьями встречал в лесу следы трагедии.
– Когда были пацанами, бегали по лесу – находили кости.
– Человеческие?
– Мы тогда мелкие были ещё, не понимали. Нашли и нашли. Ну, кости и кости. Никакого значения этому не придавали. Они там под кустами, в ямках. Вон в деревню приедь – везде бараньи да коровьи черепа валяются. Так и здесь, – невозмутимо рассказывает мужчина.
– А когда вы узнали, чьи они?
– Это уже потом, когда лыжную базу начали расширять и пригнали бульдозеры… Вот тогда и началось: и кости, и черепа полезли. Одежда, тарелки-ложки, личные вещи. Куда это всё увозили – непонятно. Но это ещё при Князеве строили (генерал Григорий Князев – начальник свердловского Управления внутренних дел в 1976 – 1986 г.г.). Не мог же он не знать, что здесь было? Всё знал. Ещё в 90-х мы здесь всем двором собирались. Шашлык, гитара, кто-то электронный фотоаппарат приволок…
И вот хочешь верь, хочешь не верь, но если ночью летом сфоткать – куда угодно, просто в пустоту, в сторону леса – там все в пятнах будет, как будто снег. Приближаешь – а там человеческие лица.
Тут столько народу положили, что лес отсюда до сих пор ни одна пилорама не берет!
– А как это связанно? – поинтересовался я у Александра.
– Как связанно?! Тут вон лет десять назад нашелся один коммерсант: несколько стволов свалил и на пилораму отвёз. Пять часов проходят, ему звонят: мол, ничё не знаем – брёвна забирайте. Приезжает: мужики злые, у них пила накрылась. Оказалось, весь ствол пулями нафарширован ещё с тех времён, как людей расстреливали. И когда такой ствол пилить начинаешь, если пуля в распил попадёт – пи..да ножам. Поэтому сосну с двенадцатого километра не берут.
Где-то у меня за спиной о мёрзлую землю проскрёб метал. Открылась дверца гаража. Услышав наш разговор, оттуда вышел высокий пожилой мужчина.
– Вот, бать, журналист приехал, – шутя обратился к нему Александр. – Ты же здесь старожил, давно живёшь?
Пожилой удивился, и тут же в приветствии протянул ладонь, представился: Алексей.
– В 85-м, когда только переехали мы, ещё пацанами были совсем, – начал свой рассказ Алексей. – А Иваныч, царство ему небесное, первый сторож, уже старый дед был. Он до этого то ли «вертухай», то ли бывший надсмотрщик – как раз жил неподалёку… Мы ещё с пацанами над ним смеялись: мол, ты, Иваныч, здесь давно живёшь, все знаешь, поди и сам в лобешниках дырки делал? А он только ворчал, отшучивался. Так вот он ещё тогда говорил, что расстрелянных сбрасывали в шахты. А наши мужики на технике работали. И говорят, когда начали копать котлован, под здание лыжной базы, много чего находили… А когда дорогу строили, прокладывали, бульдозерист в отвале сапоги нашел. Пошел посмотреть, а там костей – мама дорогая! Работу остановили. Приехали гэбисты, забрали этого мужика и куда-то увезли. Его два дня не было. Когда приехал обратно, его спрашивают: ты где был? А тот молчит, перепуганный… Не знаю, что они с ним сделали, но он до конца ничего не говорил. Но слухи-то куда ты денешь? Они всё равно ходили. Всё равно все знали, что здесь при Иосифе Виссарионовиче творилось. А всплыло всё, только когда перестройка началась…
Полигон
Игорь Пушкарёв – рыжий невысокого роста крепкий мужчина с живыми, вдумчивыми глазами и бородой. В прошлом более 10 лет посвятивший журналистике, однако по своему первому образованию – археолог. Говорит: «Я всегда хотел заниматься историей».
Осенью 2021 года мечта Игоря сбылась, он стал руководителем Музея истории Екатеринбурга. С тех пор Пушкарев решил целиком посвятить себя науке, чтобы хоть немного сократить количество белых пятен в истории родного города.
«Это место известно со времён основания Екатеринбурга, – рассказывает историк компании журналистов из разных изданий. – В 1720 годах там появился Квашнинский рудник, где долгое время добывали железную руду. Во времена гражданской войны именно заброшенные шахты должны были стать последним пристанищем для расстрелянной большевиками царской семьи, есть документы, подтверждающие это. И лишь в последний момент революционная власть решила захоронить тела Романовых на другом конце города – в Ганиной яме».
Однако своё кровавое предназначение рудники все же исполнили – спустя совсем не много лет.
«В 20-е годы там был создан спортивный комплекс «Динамо», для сотрудников органов ОГПУ, там проводились лыжные гонки со стрельбой, а уже в 30-е годы там начали испытывать стрелковое оружие. Но была у этого места и тайная миссия: в центре этого полигона было отведено место для приведения в исполнение приговоров судов. Но информация о расположении там расстрельных площадок долгое время оставалась засекреченной», – рассказал журналистам Пушкарёв.
Впервые на массовые захоронения строители наткнулись 1967 году, в преддверии всесоюзной спартакиады по стрельбе для сотрудников внутренних дел.
«Во время подготовки стрелковой дистанции тракторист – до сегодняшних дней дошло только его имя, Николай – провалился колесом в ров, попытался выбраться, забуксовал. На поверхность из-под колес начали вылетать человеческие кости. Об этом сообщили во все инстанции. Когда на место прибыло начальство, все работы были прекращены, а стрелковую дистанцию перенесли на другое место. На месте же обнаруженной расстрельной ямы было решено насыпать холм».
Как следует из материалов КГБ, рассказывает археолог, руководство ведомства знало об истинном предназначении этого места, но ситуацию замолчали.
А мёртвые упорно напоминали о себе:
«В 1974 году в ходе строительства дороги на Пермь, когда подрезали грунт, из ковшей бульдозеров начали валиться кости. В тот раз все работы также остановили. Были найдены свыше 200 костяков. Органы местной власти были поставлены в известность, но разбираться в этом также не стали. На площадку завезли скальник, бетонные плиты, поверх которых накатали асфальт. Теперь на этом участке дороги на Пермь мы в прямом смысле ездим по костям».
Ещё спустя 10 лет, в 1984 году, руководство города затеяло ликвидацию старых свердловских кладбищ, но ребром встал вопрос о перезахоронении коммунистов. Тогда вспомнили, что некоторые из большевиков были репрессированы – и как безвинно погибшие они имеют право на упокоение рядом с товарищами. Тогдашний комсорг Бакадоров решил, что необходимо найти останки всех без исключения коммунистов. Именно тогда информация о 12 километре впервые прозвучала официально. В августе 1990 года совместно с городскими службами там начались раскопки, в ходе которых были обнаружены кости 32 человек. К эксгумации присоединилась и прокуратура – тоже впервые. Но тогда удалось установить лишь одно имя – репрессированного Филиппа Загурского.
Поиски
В отличие от воинских захоронений, поиски в местах репрессий, по словам Пушкарёва, осложнены отсутствием на телах средств идентификации.
«У них нет жетонов, смертных медальонов, именной посуды. В лучшем случае можно найти лишь зубные щётки и гребешки для волос», – делится археолог.
В конце 90-х – начале 2000-х историками были проведены геофизические изыскания, благодаря которым удалось выяснить, что массовые захоронения, возможно, разбросаны на огромной территории площадью в 10 гектаров.
В 2020 году Музей истории Екатеринбурга привлёк к исследованиям известного археолога, специалиста по воинским захоронениям Сергея Погорелого – именно он в своё время нашёл останки царской семьи. Благодаря Погорелому были определены границы северной и южной зоны захоронений на 12-м километре.
В 2022 году началось шурфование, в ходе которого и были обнаружены 52 братские могилы, множество гильз. По остаткам колючей проволоки и столбов были определены исторические границы расстрельного полигона.
«Когда мы вскрыли первую могилу, сразу же пошел запах, я тут же выгнал из нее студентов, – рассказывает Пушкарёв.
Дело в том, что некоторые тела, лежавшие на глубине, не до конца разложились, на костях и в одежде оставались остатки плоти, так называемый «жировоск»,
который активно разлагается на открытом воздухе, образуя трупный яд».
Первая могила стоила Пушкарёву отравления, из-за чего два дня ему пришлось провести в стационаре. С тех пор к археологическим перчаткам в его группе добавились респираторы, противогазы, в отдельных случаях, по словам исследователя, археологи даже надевают костюмы химзащиты.
«Помимо человеческих останков, по периметру захоронений были обнаружены пистолетные гильзы от револьверов системы «наган» и патроны от винтовки Мосина. Также была обнаружена одна гильза от пистолета ТТ, которую, судя по сбойке капсуля, выстрелили из ППШ. Что может говорить о том, что приговоры здесь приводились в исполнение в период Великой Отечественной войны, либо даже в 50-е годы. Но больше всего было гильз от именно нагана. В некоторых черепах мы находили по три-четыре пулевых отверстия: из-за недостаточной мощности этих револьверов человек умирал не сразу, пуля не могла пробить кость, и поэтому раненых приходилось или добивать несколькими выстрелами, или стрелять в висок – там, где наиболее хрупкая кость…» – делится жуткими подробностями Пушкарёв.
В ходе раскопок было обнаружено большое количество посуды. Эмалированные кружки, тарелки, чайники. В одном из котелков археологи нашли омылившиеся остатки пищи, то есть перед расстрелом человек даже не успел доесть… Было найдено много ремешков от часов, при этом самих часов не было: скорее всего, их забирали перед «приведением в исполнение».
«На некоторых погибших были обнаружены фуфайки, также были шинели или какие-то куртки из плотной шерстяной ткани, плотные зимние штаны. На ногах – валенки, валенки с калошами. Можно было сделать вывод о том, что этих людей расстреляли в зимний или демисезонный период. Однако явно есть и летние захоронения: на расстрелянных одежды не было – или за прошедшее время она истлела. Удалось найти остатки предположительно льняных рубах, ситцевых платьев. В одном из захоронений была найдена женская туфелька – её обладательницу, видимо, расстреляли летом».
Наряду с городской одеждой, в одной из расстрельных ям нашли лапти, что позволило исследователям сделать очевидный вывод: перед лицом репрессий были равны все, и городские, и сельские.
По словам Пушкарёва, по плотности «костяков», обнаруженных в захоронениях минувшей осенью, можно судить о том, что в 52 братских могилах могут находиться останки более двух тысяч человек.
Данные рассекреченных архивов говорят о том, что в целом число расстрелянных на 12 километре может составлять около 20000 человек.
«Сюда везли людей со всего Союза, – говорит Пушкарёв. – Кроме того, существует версия, что на 12 километре нашли свое последнее пристанище и некоторые члены балтийских правительств: из республик, отошедших СССР по пакту Молотова – Риббентропа в 1940-м году…»
В пользу этой версии, рассказывает Пушкарёв, свидетельствует захоронение, обнаруженное археологами поодаль от больших братских могил.
Это захоронение – вопрос из вопросов для исследователей полигона. Для него был использован шурф рудокопов XVIII века, вокруг которого нет настрела гильз, что может говорить о том, что сюда привезли уже мёртвые тела (были обнаружены и подъездные пути к этому шурфу). Но самое главное – одежда. Качество сохранившегося материала брюк и пальто позволяет сделать вывод, что это были люди были гораздо более высокого статуса, нежели все остальные, погребенные на 12 километре. Но что именно это за захоронение, и кому принадлежат останки, возможно, получится выяснить при дальнейших раскопках. Как и в случае с воинскими захоронениями, археологи надеются найти какие-либо личные вещи с именами репрессированных. Впрочем, раскопки – дело не из дешёвых, и когда будут деньги на последующие исследования, пока что сказать нельзя.
Это нужно не мёртвым
Через несколько дней я вновь стою во дворе той самой лесной пятиэтажки. Я хочу найти ответы на те вопросы, которые родились у меня после встречи с Пушкарёвым. Я хочу понять, какие уроки мы, живущие ныне, вынесли из того, что тут творилось тогда.
Меня встречает мой знакомый, бывший тракторист Алексей. «Скоро вновь начнут копать, искать новые захоронения», – делюсь я с ним своим знанием.
– Ну выкопаете их… А дальше что? – равнодушно отвечает мне пенсионер. – Что толку? Они ж уже не оживут, детей не нарожают, открытий не совершат. Жалко, конечно, что столько людей погибло, может, если бы тогда их в живых оставили, сейчас бы и мы жили по-другому. Но что было – то было. Сейчас тоже время тяжёлое, вон какая война на Украине, думаю не нужно общество разобщать. Вот победим – тогда можно и подумать. А пока рано.
– Вы знали о том, что здесь похоронены не только россияне, но и люди из балтийских республик?
– А-а, ну если эти, то тогда тем более. Думаю и нынешних тоже нужно сюда отправить. И в этом же лесочке… Как говорится, к землякам! – загоготал пенсионер.
Ещё одну жительницу дома, Ларису, я встретил на выходе у одного из гаражей, которые местные используют в качестве кладовок. Невысокая женщина около 50 лет, кутающаяся в пуховик, сразу отнеслась ко мне настороженно.
– Мы здесь живём, никого не трогаем, нам они тоже не мешают! Зачем к ним лезть?
– К кому?
– К тем, кого здесь расстреляли, – Лариса произнесла это с такой интонацией, с которой мы говорим о своих, вполне живых соседях. – Когда мы в молодости сюда приехали, мы, конечно, слышали про репрессии. Но не думали, что это прямо здесь. Вообще значения этому не придавали. Но иногда по лесу ходили – и было не по себе. Некоторые рассказывали, что кому-то снятся люди в саванах, кому-то белые фигуры. Только потом, когда узнали, что это всё здесь происходило, – дошло до нас, почему атмосфера в этом лесу такая гнетущая. Но всё равно с тех пор попривыкли.
Внезапно взгляд женщины загорелся, интонация изменилась:
– Если вы правда журналист, вот лучше напишите, в каком состоянии мемориал находится… Вы крест видели? Вот о нём и напишите, он ведь развалится не сегодня-завтра. Ко мне приезжала подруга в том году. Она из Германии, мы с ней по лесу прогулялись, вышли к памятнику, она на него посмотрела – и у меня спрашивает: почему это место в таком состоянии?.. Мне стало даже стыдно.
По словам женщины, с просьбой отреставрировать памятник, жители несколько раз обращались к властям Свердловской области. Люди даже подписывали петицию. Но никто – ни мэр, ни губернатор даже не нашли нужным ответить.
– Когда в Польше или Прибалтике сносят памятник, у нас вой, а ты сюда летом приди – там помойка. Мы сами не храним своё, а ещё кого-то учим беречь историю, – резюмирует она.
Последним моим собеседником стал немолодой жилец дома, его имя я тут писать не буду, потому что он, по-моему, наговорил себе на статью. Несмотря на почтенный возраст, мужчина по-прежнему сохраняет остроту ума и неплохую физическую форму. И только зубы время не пощадило.
По словам моего собеседника, большую часть жизни он проработал на лыжной базе и слышал много историй о происходившем в этом лесу. К сожалению, пенсионер знает о тех временах не только из книг или по рассказам: в 30-е годы репрессии затронули и его семью:
– Я сам родом из Казахстана. Когда Сталин был, ещё до моего рождения, из семьи забрали деда, тогда вообще много мужиков из деревень гребли. За что? Про что? Так до сих пор не известно. Но бабушку я хорошо помню, она до конца жизни про деда боялась даже вспоминать. И ведь все, вся деревня знала, кто доносы пишет. Это кладовщик был, я спрашивал потом: так чего же вы с ним ничего не сделали? Грохнули, прикопали б, куда ушёл – ищи-свищи. А они мне: так знаешь, что-то даже мысли подобной не было. Или вот, знаешь, еще такой случай был, уже в 90-е годы. В художественный музей, в Екатеринбург, привезли выставку восковых фигур. Мы решили с тестем сходить, посмотреть. Я в гардеробе ковырялся, а тесть, покойничек сейчас уже, раньше меня прошмыгнул. Он вообще у нас шустрый был: первый павильон пробежал, второй – я его только в самой глубине нагнал. Подхожу, вижу: на нем лица нет. Думаю: может быть, ему стало плохо. Спрашиваю: «Бать, ты как? Что случилось?» Он, перепуганный, говорит: «Зашёл внутрь, а там Сталин. Стоит и прямо на меня смотрит». Ну, и ему плохо сделалось. О чём это говорит? О том, что им этот страх с рождения вбили в голову. И сейчас уже всё идёт к тому же знаменателю».
Пенсионер выразил непонимание по поводу ситуации в Украине, а также не побоялся меня, незнакомого человека, риторически спросить, почему спецоперация в другой стране считается защитой Родины:
– И ведь у власти теперь уже не спросишь! Ни Владимир Вадимирович, ни Дмитрий Анатольевич до сих пор не могут ответить, чего мы там на этой Украине забыли. А если сам думать начнёшь, влепят «пятнашку» – и будь здоров.
– А вы часто об этом думаете?
– Конечно, часто. Но говорить боюсь, ни с кем об этом не разговариваю. Это я только с тобою что-то разговорился. Потому что сил больше нет, скручивают людей в бараний рог. И тех, кто у нас в лесу лежит, тоже, знаешь, для начала скручивали – и что? Ведь всё – от воронка до ямы – всё они стерпели.
Артём ПУЩИН
