Разбираемся, куда так быстро деваются символы российской пропаганды
Фото: телеграм-канал «Настоящий Гладков»
Война в Украине дала российской пропаганде не так много образов и символов, которые она эксплуатирует, чтобы воодушевить население и армию на победу. Среди них — «бабушка с советским флагом»; 10-летний мальчик Фёдор, якобы попавший под обстрел украинских диверсантов в Брянской области и спасший двух девочек; мальчик Алёшка из белгородского села, близкого к границе с Украиной, который в шапке танкиста встречал российских военных с фронта. Сразу после вторжения России в Украину в интернете активно гулял и видеофрагмент из интервью актёра Сергея Бодрова с фразой, что «во время войны нельзя говорить плохо о своих».
Все эти образы были положены в основу «народного» творчества в поддержку СВО. Россияне рисовали бабушку Аню, чей дом разбомбили российские войска. Про мальчика Фёдора другой мальчик, весьма эмоционально, прочитал стихотворение, написанное поэтессой Ириной Трусовой. Лицо Алёшки же попало на этикетку шоколадки, которую на встрече с Путиным как бы невзначай положил на стол губернатор Белгородской области Гладков. А цитату Бодрова затёрли до дыр не только в «Тик-Токе», но и в пропагандистских СМИ.
Мы поговорили со специалистами о том, почему эти образы оказались неэффективны и так быстро исчезли из медиаполя.
Исследователь пропаганды из Королевского колледжа Лондона Григорий Асмолов рассказывает: у российской пропаганды как явления есть три функции. Первая — создать смысловые связи (гипертекст) между тем, что происходит сейчас, и тем, что уже знакомо целевой аудитории, а именно — событиями из прошлого. Прежде всего, речь о Великой Отечественной войне. То, что Россия воюет с «нацистами», перекочевало в риторику сегодняшней пропаганды как раз из этого дискурса, и людям проще понять, что же всё-таки происходит, исходя из этих сравнений и параллелей.
Вторая функция — эмоционально вовлечь человека. Пропаганда всегда стремится упростить реальность, и, раз рационально объяснить события нельзя, важно создать образ, который будет легко запоминаться и иметь эмоциональный окрас.
Чем больше пропаганда играет на чувствах целевой аудитории, тем хуже работает её критическое мышление. Образы той же бабушки с советским флагом или мальчиков-«героев» работают как раз на эту функцию.
Третья функция пропаганды — создание и поддержание единой идентичности среди целевой аудитории, для чего необходим общий язык образов. Иными словами: образы играют роль общего знаменателя, который делит мир на своих и чужих. Те, кто их разделяет, автоматически узнаются как «свои». Те, кто относятся к ним критически, идентифицируются как «чужие». К примеру, если в разговоре упоминается история «распятого мальчика», реакция на неё сразу позволяет распознать «своих» и «чужих». Чем больше таких образов вбрасывается, тем лучше это работает на государство — помогает ему поддерживать дискурс, оправдывающий войну, внутри целевой аудитории.
Вместе с тем, подчёркивает Асмолов, в сегодняшней информационной среде весьма эффективно работают мемы. Во-первых, они распространяются через самих пользователей — через лайки, репосты, что является одним из наиболее действенных инструментов пропаганды. Во-вторых, они обрастают новыми деталями, что происходит в том числе из-за иронично-критического их переосмысления людьми по ту сторону пропагандистского барьера.
Проще говоря, люди, которые в образы бабушки и детей не верят, создают новые мемы, и вокруг одних и тех же образов циркулируют полярные по своим прочтениям смыслы.
— Очень часто трансформация образа пропаганды в мем в конце концов подрывает основы этого образа и приводит к тому, что пропаганде приходится от него отказаться. Просто потому, что обратный эффект сильнее того эффекта, который был предусмотрен пропагандой, — подчёркивает Григорий Асмолов.
Историк Олег Петрович-Белкин убеждён: всё дело в характере войны. Великая Отечественная, к которой так любит апеллировать путинская пропаганда, была оборонительная. Не нужно было выдумывать ни одного примера героизма — каждый из её участников помнит, как его братья по оружию жертвовали собой во имя свободы. Даже если речь идёт об исторических мифах — о тех же «панфиловцах», Александре Матросове — пусть они и не существовали, но люди всё равно видели такие примеры рядом с собой.
Путинская война — наступательная. И у неё ровно тот же нарратив, как и у войны, развязанной фашистской Германией. Пропагандистам очень сложно объяснить, что солдаты их государства делают на чужой земле, поэтому образы бабушки, детей-«героев» не достигают своей цели.
— Например, когда японцы напали на «Пёрл-Харбор», в американской пропаганде появилась масса образов защитников военно-морской базы — героических моряков, которые одержали победу на атолле Мидуэй. В Америке также был развит культ лётчиков — основной ударной силы во время Второй Мировой. В фильме «Спасти рядового Райана» можно увидеть героизм американских и британских солдат при высадке в Нормандии — все эти примеры возникали сами собой, — объясняет Петрович-Белкин. — Во время Второй Мировой во Франции почитались герои подпольного сопротивления под руководством генерала де Голля. Героизировали в обществе и тех, кто не сложил оружие и боролся с немцами в Африке, сражался во время битвы за Англию.
В наступательных войнах, как, например, в войне во Вьетнаме, не приживаются попытки показать солдата-захватчика — освободителем, отмечает историк. Тогда общество понимало, что это обман, и «непонятно, что вообще американцы делают в другом полушарии».
Григорий Асмолов подчёркивает: современная российская пропаганда базируется на маркетинговых инструментах и постоянном анализе того, насколько эффективно месседж дошёл до аудитории. Вышеперечисленные образы требуют постоянной подпитки, чтобы продолжать оставаться в медиаполе.
Кроме того, раньше нельзя было найти тех людей, которые в одночасье стали героями. Сейчас же, когда есть все инструменты критически осмыслить информацию, именно из-за этого многие образы трещат по швам. Видимо поэтому, считает исследователь, они работают недостаточно эффективно.
О том, что пропаганда использует события из прошлого в качестве подтверждения великого настоящего, говорит и политолог Андрей Колесников. Он приводит в пример военнослужащего Юрия Гагарина, который «спас» детей из Мариуполя, о чём рассказали со сцены в Лужниках, где проходил прокремлёвский митинг. Однако ставка на громкое имя не сработала — получилась «карикатура».
— Яркий образ — это, например, тот же Гагарин, герои Великой Отечественной. Или герои спорта — тот же Валерий Харламов, на образе которого бесстыдно спекулировало путинское кино, — объясняет Колесников. — Но для сегодняшней пропаганды даже эти примеры — слишком тонкие. Потому что все эти люди, как правило, миролюбивы. Они из времён мягкой силы Советского Союза. У путинской же России — сила не мягкая, а жёсткая. Поэтому приходится апеллировать к образам жестоких вождей: Ивана Грозного, Сталина. И так нам становится понятно, чьё наследие перенял сам Путин.
Политический социолог, научный сотрудник Института исследования России в Королевском колледже Лондона Максим Алюков заявляет, что он проводит опросы среди граждан России внутри страны. Практически никто из интервьюируемых не вспоминал ни об «Алёшках», ни о бабушке с советским флагом. Идея Сергея Бодрова «достаточно популярная», однако то, что создала пропаганда сегодня, быстро растворяется, не оставляя следа в общественном сознании.
— Судя по открытым данным, которые мы имеем сейчас — опросам, интервью — люди не могут понять, в чём цель «спецоперации». Им доходчиво не объяснили. Пропаганда не создаёт осмысленный образ, зачем это нужно, как было во Вторую Мировую, — объясняет Алюков. — Кроме того, сказывается и качество работы самой российской пропаганды: это не супер сложно устроенный аппарат, который придумывает мощные нарративы. Это коммерческая машина, которая, соблюдая дедлайны, что-то производит, выпускает сюжеты, статьи, чем-то заполняет эфир. Когда-то сюжеты выходят удачные, когда-то — нет.
Максим Алюков уверен: люди быстрее вспомнят миф об Александре Матросове, чем бабушку с советским флагом или «Алёшку», из-за того, что войны тогда и сейчас имеют разный эмоциональный окрас. В 1941 году люди сами шли на фронт и осознавали: сейчас против их родной страны ведётся нелегитимная война, этому нужно противостоять. Сейчас же такого рвения среди российского населения нет.
— Все наши интервью показывают, что для 95% людей (даже тех, кто поддержал «СВО») вторжение было неожиданностью. С одной стороны, непонятно, как эта война тебя касается. С другой, стратегия правительства, в том числе пропаганды, состояла как раз в том, чтобы объяснить людям: это их как раз не касается, — подчёркивает исследователь. — С самого начала война фреймировалась как «СВО», где есть профессиональные солдаты, которые, как в Сирии и других странах, в ней участвуют. Это делалось, чтобы минимизировать потенциальное недовольство. Поэтому с самого начала не было каких-то осмысленных символов, которые могли бы резонировать с культурной и личной памятью людей.
Не было и соответствующей пропагандистской подготовки публики, отмечает Максим Алюков: об идеях «демилитаризации» и «денацификации» до 24 февраля никто не слышал. Активно прорабатывалась только риторика возможного нападения стран НАТО и помощи, необходимой Донбассу.
Но этого, отмечает Алюков, мало, чтобы объяснить 140 миллионам человек, что эта война касается их напрямую. Он, как и Олег Петрович-Белкин, убеждён: во время Великой Отечественной демонизация фашистов работала, потому что эти образы циркулировали в пространстве и накладывались на реальный опыт людей, которые страдали от войны.
Сразу двое экспертов заявили, что, в первую очередь, пропаганда нужна, потому что на неё у людей есть запрос: они используют её как защитный механизм.
— Для самих граждан ситуация войны — это ситуация диссонанса. Если они живут в России и не могут смириться с тем, что их государство — агрессор, для них должны быть объяснения, которые делают более понятной и психологически комфортной картину мира: «Да, мы правы, да, правда на нашей стороне», — объясняет Григорий Асмолов. — Если мы говорим о пропаганде, как о формате удовлетворения запроса целевых аудиторий, то да, такие символы работают эффективно: подчёркивают связи с тем или иным историческим эпизодом, мифом и тем, как этот миф выглядит теперь. Таким образом, пропагандистские образы выступают как механизмы связи времён, пытаясь через это усилить легитимность войны.
Позицию Асмолова поддерживает и Олег Петрович-Белкин. По его словам, большинство россиян не верят в пропаганду, однако те, кто действительно ей подвержен, испытывают психологическую потребность знать, что они «на правильной стороне и всё делают правильно».
Маргарита ШЕХОВЦОВА