Почему война не стала поводом забыть о ненасильственном общении и кэнселлинге
Фото: depositphotos.com
Война России с Украиной — пожалуй, крупнейшее событие за всю мировую историю, которое позволило любому человеку, будь он Z-патриотом или выступающим против войны, быть вовлеченным в огромную публичную дискуссию. На фоне войны из России уехали около 700 тыс. человек, из Украины — больше 13 млн. Очевидно, что большая часть из них наблюдает за происходящим в своих странах через интернет и не раз пыталась переубедить родственников, друзей или дальних знакомых в том, что война — это огромное зло.
Дискуссии в соцсетях накаляются даже по поводам, не связанным с войной. Так, бывшая редакторка издания DOXA Алла Гутникова рассказала о насилии со стороны создателя московских курсов подготовки к ЕГЭ Андрея Гречко. Аналогичные истории рассказали еще 11 девушек. По словам Гутниковой в соцсетях, за месяц после публикации ничего не изменилось, а Гречко не понес никакого наказания.
Редакция «Продолжение следует» поговорила с тремя экспертами о том, имеет ли смысл на фоне разрушений, бедствий и смертей поднимать тему феминитивов, ненасильственного общения и дискриминации. Нашими спикерами стали Мария Бобылева, шеф-редактор портала «Такие дела» и автор книги «Мы так говорим. Обидные слова и как их избежать», доцент факультета социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Анастасия Новкунская и журналист-исследователь Александр Финиарель, который пишет о неравенстве и дискриминации.
Все они убеждены: хотя кажется, что на фоне огромного зла разговоры о невидимости женщин, эйджизме, эйблизме и других притеснениях потеряли смысл, это вовсе не так.
— Кажется, что война выглядит большим страданием, чем страдания, связанные с мисгендерингом. При этом она проходит на фоне заявлений властей, что они борются с фем-Рейхом, новой этикой и всем западным. И тут же вводится законодательство о борьбе с ЛГБТ-пропагандой — еще более суровое, чем было до этого. Новая этика оказывается вообще-то в центре этого конфликта, — считает Александр Финиарель. — Мне кажется, из-за войны сместились границы того, что мы обсуждаем, но вместе с тем война не стирает наши человеческие отношения. Мы не можем полностью погрузиться в обсуждение войны навечно и забыть обо всем вокруг. Как минимум это психологически тяжело.
Вместе с тем Мария Бобылева и Анастасия Новкунская подчеркивают: «новая этика» — термин, под которым в публичных дискуссиях подразумевается разное, и единого понимания, что это значит, ни у кого нет. Анастасия Новкунская считает, что часто под эту категорию попадает ряд остросоциальных проблем, которые не являются новыми и далеко не всегда относятся к морально-этическому вопросу.
Обе спикерки полагают: если речь идет о том, стоит ли продолжать говорить о равноправии, остросоциальных проблемах, например, харассменте, домашнем насилии и других, ответ однозначный — все еще нужно и важно.
— Может показаться, что если случилось какое-то большое зло, вроде убийств невинных людей, то отменяются все остальные беды. Но жизнь продолжается. И пока она продолжается (у тех, у кого она продолжается), проблемы никуда не деваются: ни насилие всех видов, ни дискриминация, ни стигматизация, ни гендерное неравенство, — поясняет Мария Бобылева.
Понятно, что фокус внимания переключается на что-то более страшное, сенсационное, громкое. При этом кто-то стыдит себя, что уделяет времени своей жизни и личным проблемам, а кто-то винит в этом других. Однако рано или поздно война кончится, и все проблемы, ушедшие на второй план, снова станут актуальны.
Анастасия Новкунская также отмечает: остросоциальные трудности не только не пропали, но и усугубляются. Чем дольше идет война, тем сложнее, но и важнее помнить, что дискриминация, социальное неравенство, насилие во всех его формах живы.
— История не знает сослагательного наклонения, но, возможно, если бы в российском обществе на протяжении последних лет было бы другое отношение к правам человека, к вопросам насилия, его профилактики, терпимости к людям разной расы, этничности, сексуальности, гендера, возраста, вероисповедания — во многом это могло бы сделать общество неготовым принять и такую форму насилия, как война, — объясняет социолог. — Насилие относительно нормализовано и со стороны государства, и в отношениях с начальниками, и в семьях. И попытки оспорить эту норму, сделать вопросы социального неравенства более видимыми и явными в российской дискуссии часто маркировались «новой этикой». Якобы чем-то новым, несерьезным и не соотносящимся с реальными проблемами — тем, о чем беспокоятся только «авторки».
По мнению социолога, если бы на предыдущих витках дискуссии люди были бы более внимательными к своим собеседникам и оппонентам и их аргументам, реакция на войну была бы другой.
Знакомые многим по «Фейсбуку» и «Твиттеру» дискуссии, почему некорректно, сидя за границей, убеждать уехать оставшихся в России или Беларуси, почти всегда сопровождаются эмоциональным накалом. А если речь идет об украинцах, реакция может быть очень резкой. В такие моменты, говорит Мария Бобылева, сложно принять чувства другого, понять, что человеку может быть не нужна чья-то жалость и он не хочет слышать русский язык.
По словам Александра Финиареля, за счет соцсетей у всех появилось право высказываться и в то же время сталкиваться с опытом, в том числе неприятным, который мир никогда не проживал.
— Эта прозрачность работает через границы воюющих государств. Никогда в мире не происходило такого, чтобы в состоянии войны люди из одной страны видели дискурс происходящего в другой стране, — подчеркивает журналист-исследователь.
Сейчас же мы видим друг друга, постоянно вмешиваемся в разговоры друг друга. Происходят и конфликты: например, гражданин России пишет что-то о россиянах и для россиян, но это может триггерить украинцев, злить, поэтому они вмешиваются в обсуждение. Точно так же мы вторгаемся в обсуждение украинцев, подчеркивая, что они думают о нас неправильно.
Вместе с тем спикеры солидарны: ненасильственное общение сейчас также как никогда актуально, и его вполне можно пытаться реализовать в таких дискуссиях. Так, по мнению Анастасии Новкунской, если гражданин России встречается в третьей стране с беженцем из Украины, который потерял работу, дом, близких, получил как физическую, так и психологическую травму, важно помнить о своих привилегиях по отношению к оппоненту или собеседнику и позволять им чуть больше, чем себе.
— Это не исключает того, что и у вас могут быть сложные переживания, что вы тоже пострадали, (например, от политических репрессий в России или Беларуси), тоже потеряли дом. Но все же это совсем разные уровни проблем и обстоятельств, которые вынудили вас оказаться в том времени и месте, в котором вы встретились, — говорит социолог. — Мне кажется, важна чувствительность к тому, что другой собеседник может занимать совсем другую позицию, может быть очень критичен, но он в то же время может быть очень уязвим. Сейчас нужно давать голоса тем, кто страдает сильнее всего. Остальное будем обсуждать, когда закончится хотя бы активная фаза конфликта.
На этот вопрос спикеры также ответили единогласно: если есть необходимость заявлять высказываться публично, «кэнселлить» или в целом вести острую дискуссию, нет никаких оснований этого не делать. Важно отстаивать личные границы, даже если, например, актор насилия выступает против войны.
Аналогию с довоенным временем проводит Александр Финиарель: российская оппозиция так и не смогла пренебречь разногласиями и объединиться против Путина. Сейчас, считает журналист, у людей гораздо больше поводов, чтобы не объединяться. И у тех, кто ссорится в интернете, причины не объединять усилия по большей части не связаны с войной.
Как подчеркивает Анастасия Новкунская, заявлять о проблемах публично — не всегда эффективная и безболезненная для пострадавшей стороны мера. Вместе с тем не стоит воспринимать ее как первую и обязательную и удивляться, почему жертвы насилия выносят в публичное пространство ситуации спустя много лет.
— Какое-то время может уйти на то, чтобы просто понять, что произошло. Сверх того времени нужно, чтобы как-то психологически справиться с этой ситуацией и понять, что ты готов о ней рассказать, — объясняет социолог из Европейского университета.
Еще какое-то время может понадобиться, чтобы человек почувствовал себя в безопасности, понял, что он действительно готов говорить и иметь дело со встречными исками, волной хейта, публичными обсуждениями довольно сенситивных вопросов. Время и алгоритм действий не могут быть нормированы, тем более в российском контексте, где категория харассмента не является правовой, а домашнее или сексуализированное насилие — зачастую не воспринимаются как серьезные проблемы.
О том, что во время войны не нужно забывать о разногласиях, говорит и Мария Бобылева. Она подчеркивает: люди не делятся по принципу сторонников и противников войны. Последних, при даже самых скромных подсчетах, может быть десятки миллионов.
— Значит ли это, что все они этически близки друг другу? Абсолютно нет. Среди людей, которые находятся в эмиграции, многие терпеть друг друга не могут по разным причинам, — говорит шеф-редактор «Таких дел». — Условный либерал старой закваски, привыкший годами безнаказанно домогаться своих подчиненных, вполне может (и, скорее всего, будет) против войны. Одним словом, добродетели не встречаются в людях «пакетом», нравственные и идеологические водоразделы между людьми проходят много где. Поэтому вовсе не значит, что человек, который поступил с тобой плохо, но при этом ярый противник войны и режима, должен быть прощен только по этой причине.
Маргарита ШЕХОВЦОВА