«В 2023 произойдет много роковых для Путина событий»

«Зеленский — это герой, у которого выбор один: свобода или смерть», — говорит писатель Дмитрий Быков. Сейчас он пишет биографию президента Украины, в которой будет отдельная глава «Два Владимира». В новом интервью «Продолжение следует» говорим о том, чем «миф разведчика» отличается от «мифа артиста», какой «герой» в России может прийти на смену Путину и чего нам ждать в 2023 году.

Павел Каныгин: – Рад видеть. Скажи, пожалуйста, где ты сейчас находишься и какое настроение? 

– Нахожусь в Тбилиси, настроение сложное. Не знаю. Наверное, потому что я человек непростой, у меня простых эмоций не бывает.

Наталья Жданова: – Это как-то связано с недавним инцидентом на границе?

– Никакого инцидента не было. Никаких сложностей не было. Меня продержали на границе четыре часа; как только вмешалась пресса и Союз писателей Грузии, меня пропустили. В нормальных странах есть обратная связь и я бы даже сказал, что нормальное страной является именно та, где существует общественное мнение. Как только в ситуацию вмешались, и не сверху, не какие-то чиновники, а именно рядовые граждане, вопрос был разрешен. 

П. К.: – Тогда усложню вопрос, но он не по поводу тебя, а по поводу общей ситуации. Например, с «Дождем». И другими людьми. Которые не смогли попасть в Грузию, которых общественное мнение не смогло защитить. Что происходит и хорошими россиянами, которые находятся в изгнании, почему к ним плохо относятся?

– Сводят счеты с теми, до кого могут дотянуться. Россияне, находящиеся за границей, уязвимы дважды: для своего правительства, объявляющего их изменниками и предателями (даже некоторые парламентарии – от нечего делать, просто чтоб как-то о себе напомнить – выступают с предложениями считать преступником, дезертиром и предателем любого, кто уехал), это одна уязвимость. А вторая – как «русские – враги всего цивилизованного человечества». Ну это как при иммиграции, например, в Израиль, когда здесь ты еврей, а там ты русский, то есть в принципе, одиночка дважды. То же самое и с теми, кто сегодня находится за границей. 

А сложность моего настроения в другом. Я здесь очень счастлив, у меня здесь много друзей, не говоря уже о том, что фамилия моей жены Кевхишвили. Её очень любят в Грузии. И моего младшего сына, который активно участвует во всех грузинских многоголосиях, тоже считают настоящим грузином. Я уже не говорю о том, что здесь мой старший сын, мы с ним давно не виделись. Ну, в общем, я здесь счастлив, мне здесь хорошо. 

А сложность в том, что сейчас никто не счастлив, я не имею морального права быть счастливым, потому что моя страна убивает себя о стену, не говоря уже о страшном количестве людей в других странах, которых она тоже убивает при этом. И это не дает мне быть счастливым. Но, когда ты живешь в Тбилиси, за окном солнечно, на дворе +14º и ты идешь по городу, а все тебе машут и улыбаются – это приятно. А когда ты потом задаешь себе вопрос, что происходит и что дальше, тебе становится не так приятно. То есть на все наши достижения, на все наши удачи… (я вот с утра отличный стих написал, например) легла тень. И эта тень никуда не денется в ближайшее время, а может, и до конца нашей жизни. Вот в этом и сложность настроения. 

Н. Ж.: – А о чем стих, сможете ли вы прочесть его? 

– Нет, не могу. Он будет напечатан в «Новой газете», зачем же мне терять потенциального читателя? Он, знаете, о смысле жизни. О тех, может быть, неуловимых, но для всех близких вещах, которые составляют ткань повседневного бытия. 

Н. Ж.: – Он как-то связан с Россией? – последняя ваша баллада посвящена золотой России грядущего…

– Он связан с Россией, потому что написан на русском языке. Мне, правда, в последнее время очень нравится писать на английском. Рифм больше, да и как-то проще это делать. Но вот это конкретное стихотворение написано по-русски.

П. К.: – Мы уже давно находимся за пределами России и видим, что происходит с россиянами в изгнании. Какое у тебя понимание ситуации положения россиян, остающихся в нашей стране, что они сейчас испытывают? По крайней мере, те россияне, которые тебе дороги.

– Большая часть испытывает понятный ужас от того, во что превратилась страна, но некоторые из них ещё и испытывают своеобразный ресентимент. Моральный ресентимент – это всегда «зато»: да, у нас вот так, зато у этого положения есть преимущество. И некоторые россияне, чье поведение мне непонятно, пытаются в этой ситуации жить по-прежнему. И говорить: да ладно, ничего не случилось, мобилизация закончена, по улицам ходит люди, работают магазины. А что поменьше стало иностранных магазинов – так может, это стимул для российской промышленности… в кафе пока еще есть любимые нами блюда… да, в общем, ничего ужасного не происходит… а что, американцы разве не воевали во всем мире? да чем же мы хуже? да и потом не надо преувеличивать, никто войны не хочет, но нас вынудили… наверное, выхода не было… да и потом если почитать, как украинцы желают смерти нам и нашим детям, то наверное, с ними правильно воюют, наверное, они бы сами начали, если бы не мы… и т.д. 

То есть люди как-то объясняют себе своё существование и находят в нем преимущества, находят в нем причины – это нормально, это в человеческой природе. Отъезжанты же тоже ведь говорят – а если бы я не уехал, меня бы посадили. То есть каждый человек находит себе какой-то raison d’être, причину быть, объяснение, почему он живёт именно так. Но у тех, кто остаются сейчас в России, я вижу при этом какую-то странную гордость, как у ребёнка, который выпячивает пузо, а вот да! вот я такой! а может быть, мы ничем не хуже остальных! Это странная гордость, гордиться – нечем.

Н. Ж.: – Когда мы с вами разговаривали последний раз в июле, вы сказали, что писать про Россию вам больше неинтересно. Это до сих пор так?

– Стихи я пишу потому, что возникают интересные коллизии, а прозу про Россию я больше писать не буду, по крайней мере, до тех пор, пока не вернусь. Когда вернусь, может быть, там будет о чем писать. А сейчас писать о России – просто, мне кажется, нечестно было бы: ведь не там.

Н. Ж.: – А как вам живется в отрыве от России, как-то это влияет на общее состояние, на творчество?

– Имманентные факторы никогда на мою жизнь не влияли: место рождения, возраст, национальность, этническая принадлежность. Я думаю, человек – это то, что он из себя сделал. То, во что он свои данности превратил. А гордиться этими данностями нельзя. Мне вот хочется надеяться, что мои романы, мои стихи не предопределены ни временем, ни местом моего рождения, ни тем, где я это писал. Конечно, на них есть отпечаток России, и я реагировал на то, что вокруг меня. Но ни моя манера, ни мой стиль от этого существенно не зависят. Я большую часть жизни, последние 10-15 лет проводил за границей, потому что в России чувствовалось какое-то давление. У меня включился внутренний цензор, включился страх. А страх – вредная вещь для писателя. Поэтому я придумывал в Москве, или в Российских поездках каких-то – в Свердловске/Екатеринбурге, в Новосибирске – а писал за границей. В Одессе или в Штатах. 

Так что в последнее время я просто реализовал давнюю стратегию. Я больше не боюсь ночных звонков; полицейские больше не вызывают у меня ужаса; и когда я пишу, я не думаю, как смягчить высказывание, чтобы меня не обвинили в предательстве или экстремизме. То есть я стал, конечно, лучше себя чувствовать и лучше выглядеть в собственных глазах. Исчезло рабское приспособленчество к условиям. И когда я узнаю, что мои книги в России прячут с полок, не выдают в библиотеках – это вызывает у меня гордость, восторг. Я вспоминаю, как Томас Манн огорчался, что его книги сжигают, а более умный брат его Генрих сказал: «Ты же радовался, когда тебе дали Нобеля?» – «Да, радовался». – «Ну так ведь это выше!»

П. К: – Сейчас разные страны признают Россию страной спонсором терроризма. Что ты по этому поводу думаешь – как часть этой культуры? Понятно, что в каком-то смысле и нас обвиняют в этом, потому что мы несем ответственность за свою страну.

– Повторю, обвиняют потому, что до нас могут дотянуться. Я не являюсь спонсором терроризма. Я давно уже в России налогов не плачу. Я даже уже, прожив полтора года за границей России, по-моему, не являюсь и налоговым резидентом – так есть какой-то такой закон на эту тему. Но в любом случае, я не подпитываю собою агрессию против Украины, потому что у меня нет российских заработков. Закрыли все мои издания, «Новая газета» не существует, не существует «Эха Москвы» (где я, кстати, ничего не зарабатывал). Ничего нет. «Собеседник» остался, но я там не печатаюсь. 

А что касается признания России спонсором терроризма – это мне кажется, неточная формулировка. Россия сейчас занята геноцидом украинского народа. Это более жесткая формула, а мне кажется, это более серьёзное преступление.

П. К.: – За это преступление кто будет платить и какая будет цена?

– Какая будет цена, мы никогда не узнаем, а платить будет все население России до седьмого колена. А может, и дальше. Это немотивированная агрессия, агрессия очень жестокая, очень циничная, сопровождаемая огромным количеством лжи. Мы наблюдаем сегодня, что слово «русский» становится ругательным. Это очень обидно. С одной стороны, такое развитие событий можно было предвидеть, и я, например, в своей прозе его предвидел давно. И я даже должен был бы, казалось, испытывать какое-то мрачное удовлетворение в связи с тем, что мои прогнозы сбылись… Я тут перечитывал свою статью пятилетней давности «Жалкая замена литературы», где есть такие слова: «Иногда мне кажется, что обойдётся, но чаще догадываюсь, что не обойдется» – не обошлось, получилось. И стихи у меня были об этом. Но сказать, чтобы я испытывал какое-то мрачное удовлетворение по этому поводу – нет. Я приведу, наверное, один не очень приятный эпизод, у меня был такой рассказ «Законы жанра», там герой описывает свое путешествие во Францию. И там была одна девушка в туристической группе, которая очень страдала желудком, и всё время в самый неподходящий момент ей очень хотелось в уборную. Но всякий раз она чудом успевала. И в последний день, когда они минским поездом возвращаются в Москву – 1994 год – там непосредственно перед въездом в 30-километровую зону заперли сортир. А девочка очень мрачная, противная, всем гадости говорит… ну и в общем, она-таки обосралась. В этот момент у неё на лице написано мрачное удовлетворение, как если бы осуществилась давно планируемая миссия, вот это бы свершилось. И мне кажется, что человек, который в сегодняшней ситуации испытывал бы мрачное удовлетворение, он бы попадал в эту, не очень приятную для себя, нишу. Когда я писал, мне это, именно как один из законов жанра, казалось очень показательным.

Н. Ж.: – («Мрачное удовлетворение» – это хорошо. Теперь у меня эта картинка будет перед глазами, будет сопровождать эту фразу.) По поводу ваших прогнозов. Вы много раз говорили, что режиму Путина остается совсем чуть-чуть, буквально несколько месяцев. Но ни война, ни санкции, ни изоляция от внешнего мира, кажется, не влияет на устойчивость этого режима. Почему? 

– Как же они не влияют, опомнитесь. Фактически Путин уже ничем не управляет. Управляет Пригожин. Кадыров. Экспансия далеко не за счет режима осуществляется, а за счет инерции. И собственно, сама экспансия, сама агрессия была средством самосохранения этого режима. Он давно не управляется собственной логикой, Путин совершенно не лукавит, когда говорит, что его вынудили, что его прижали к стенке. Просто повестку диктует будущее, будущее его убирает, и он вынужден в результате принимать самоубийственные шаги, сплачивая население за счет войны. А потому что ничего другого он предложить не может. Никакого консенсуса, кроме Крымского, у него не осталось. Монополия на насилия тоже уже давно не принадлежит государству, режим Путина давно закончился, мы живем уже не при Путине, мы живём при гораздо более мрачных силах, и эти силы уже претендуют на то, чтобы выйти из подполья и формировать власть. Я думаю, что Путин сейчас уже не решает ничего. Поэтому он панически боится своего собственного окружения. 

Другой мой прогноз мне обычно припоминают. Что Новый год мы будем встречать в Москве на «Эхе». К сожалению, «Эхо» уже не успеет сорганизоваться… Правда я, как вы знаете, не просто так встречаю Новый год поближе к границам России. А мог бы – мне ничто не мешало – встретить его за океаном. А я в Тбилиси. Чтобы в любой момент приехать. Довольно близко и быстро. А самое главное – что, совершенно очевидно, что всякий раз пролонгируя своё существование, всякий раз продлевая своё иллюзорное пребывание у власти (иллюзорное – потому что он уже не рулит), Путин подписывает России очередной приговор. Несколько развилок уже было пройдено, на этих развилках Россия могла избавиться от Путина. Она этого не сделала. И это, конечно, наводит на мысль об очень печальном российском будущем. Но то, что в 1923 году произойдут очень многие события, роковые для Путина, я, думаю, в этом не сомневается даже он сам. 

П. К.: – Сейчас буду цитировать тебя. 

«Несмотря что сейчас

Так угрюмо, бездарно, удушливо,

Если будут не против соседи, земля и вода,

Мы могли бы построить для всех

Золотую Россию Грядущего,

Без кнута и суда,

Для любого, кто хочет туда…»

– «…Что, не хотите? – Ну хорошо, хорошо…» 

П. К.: – Нет, очень хотим! Ты сказал, что несколько поколений будет платить за те ужасы, которые творит сейчас наша страна в Украине и с Украиной. Что такое «Россия грядущего»? это рифмуется с ПРБ, Прекрасной Россией Будущего, это все, конечно, прочитывают. Когда мы можем рассчитывать хотя бы на какое-то начало этой России Грядущего, если мы будем платить и платить по счетам? 

– Это очень просто: конец этого режима приведёт к тому, что страх перестанет быть главным стимулом. Главным стимулом человека вообще должно быть желание работать, желание реализовываться, желание преобразовывать мир к лучшему. А когда его главным стимулом является страх и ненависть, то чего хорошего желать? А сегодня в России главное чувство – это именно ужас, причем ужас перед будущим, ужас сказать лишнее слово, ужас спровоцировать уличную драку – всеобщее раздражение против всех нарастает колоссально. Страх гражданской войны и так далее. Как только страх уйдет из русской жизни и перестанет быть главным стимулом действия, как только тюрьма перестанет быт главной духовной скрепой, как только запретительство перестанет быть главной деятельностью парламента, в России настанет нормальная жизнь. 

Н. Ж.: – Судя по тому, о чем вы сказали до этого – что мы уже живем в будущем, не при Путине, а при Пригожине и Кадырове, которые рулят в большей степени сейчас всем, – что «Золотая Россия грядущего» вряд ли наступит скоро. Впереди – какой-то ещё более мрачный период, как вы думаете?

– Что вы! Наоборот. Чем отвратительнее будет настоящее, тем сильнее будет тяга его забыть и ниспровергнуть. Если бы во главе Советского Союза в 1953 году стоял не Сталин, то после его смерти никакой Оттепели бы не было. Чем омерзительнее будет режим в свои последние месяцы, тем с большим наслаждением будут его избывать, забывать, сбрасывать с груди. После Путина раннего, кстати, Оттепель ещё не так императивна. Но после Путина позднего, а с особенно после Пригожина с Кадыровым, можно не сомневаться, что все идеи нынешней России – от её казенного патриотизма до её бездарного милитаризма – будут стёрты из её истории надолго, если не навсегда.

Н. Ж.: – Месяцы, вы сказали, не годы, то есть это какая-то ближайшая перспектива?

– Вы на чем меня ловите, ваши уточнения связаны с каким желанием? чтобы сказать мне через год: «Вы мне солгали, вы дали мне ложную надежду»? Я не могу назвать вам день и час, когда это рухнет. Я могу вам назвать вектор, в котором это развивается. Но сказать: «13 сентября 2023 года над Кремлем взовьется флаг свободы!» – я вам не могу.

П. К.: – Какое, по-твоему, главное событие в русской культуре и литературе в этом году, и, может быть, в музыке?

– Я думаю, массовые запреты. И прежде всего, запрет на книги так называемых врагов народа, или иностранных агентов. Это очень важно потому, что отмена этого запрета будет ещё одним признаком революции и её стимулом. Я знаю, что, если в России что-то запрещать и отменять, это и будет эдаким локомотивом истории. Я очень хорошо помню, как снимали запреты с Аксёнова, Войновича, Гладилина, как пало табу на Солженицына. И это было очень мощным, кумулятивно накапливающимся снарядом, движением вперёд. 

Вот когда нас всех – Быкова, Акунина, Глуховского, Улицкую, Зыгаря – когда нас всех вернут на магазинные полки и в библиотеки из спецхрана – это будет оглушительным залпом. Вообще бойтесь ваших желаний – они осуществляются. У меня, когда, я помню, Синявского встречал, с Войновичем разговаривал, когда Коржавин приехал и его встречали восторженные толпы – я, помню, думал: «Господи, какое счастье, как я хочу такой судьбы!». 

По-видимому, ваши тайные мечтания сбываются…

Н. Ж.: – Если писать книгу про то, что происходит с нами сейчас, что произошло в этом году и до сих пор продолжается, как вы думаете, о чем она была бы?

– Она бы была об Украине. О замечательном Давиде, который победил Голиафа. Я бы с наслаждением такую книгу прочел, а может, и написал бы. Мы можем сколь угодно делать вид, что главная тема сегодня это Россия – ничего подобного! Главная тема сегодня – это Украина.

П. К.: – Есть ли у тебя контакт с украинскими читателями, как ты чувствуешь, поменялось ли отношение?

– Так получилось, что большинство моих друзей живет в Одессе, Днепре и Киеве. Я общаюсь с ними очень интенсивно. Мои лучшие друзья – это Вадим Гефтер, Александр Ратнер, Ян Валетов, Иван Макаров, Таисия Найденко, Мария Галина, Аркадий Штыпель, Галина Голубева – это люди, которые живут в Украине и претерпевают эту войну, участвуют в ней. С ними я общаюсь каждый день. Что касается некоторого количества людей, желающих смерти мне и моим детям, такие в Украине тоже есть. Они не заставляют меня изменять моё отношение к Украине в целом. В любом случае, накат ненависти со стороны моих соотечественников гораздо больше, чем со стороны Украины. Видимо, потому, что моим соотечественникам ненавидеть сейчас привычнее, как-то терапевтичнее. А у украинцев есть и другие дела. 

Н. Ж.: – Вы рассказывали о том, что работаете над романом «In team», романом на английском языке, о мире будущего и людях будущего, внутри которых живет много личностей, и там вы сфокусированы на будущем человечества, а не только на России и Украине. Вы до сих пор работаете над этим романом? И нет ли желания, поскольку основное внимание сейчас приковано к России и Украине, переключиться на эту повестку?

– Я и так пишу биографическую книгу о Зеленском, я не отрываюсь от этой повестки. Я пишу книгу «VZ» о том, как миф Путина сталкивается с мифом Зеленского, как вообще работает миф в мировой политике. Каким образом мистериальное выходит наружу – так определилась тема этой книги. 

Сначала я хотел написать о том, как представитель творческой интеллигенции реабилитирует профессию в глазах мира. А потом она получилась о другом, о том, как миф работает в политике, о том, как сегодня мы наблюдаем мировую мистерию. Сегодняшняя политика – это не про экономику, это не про геополитические соображения, в которые я никогда не верил. Это про прямую чистую борьбу Добра и Зла. Это религиозная война (это не я сказал, это сказал замечательный философ Филоненко, с которым я в июле виделся в Киеве). Это мистериальные события, поэтому у меня в этой книге три главы, три части: комедия, трагедия, мистерия. Это три этапа жизни Зеленского. Так что об этом я пишу. 

А что касается книги «In team» («В команде») – это роман о том, как в мире будущем, конкретно в 2096 году, обладание несколькими личностями, совмещение в себе нескольких личностей стало нормой. Мировая история же развивается по одному вектору, всё большее количество вещей, считавшиеся болезнями: шизофрения, раздвоение личности, и т. д. – признаются вариантами нормы (ну это как раньше всем детям ставили диагноз СДВГ, а потом оказалось, что это просто поколение, которое быстрее воспринимает, и в силу этого менее усидчиво). Вот и здесь, роман о том, что живут люди с разными личностями внутри, и, более того, роман с внутренней девушкой становится нормой: внутренняя девушка не может отказать, внутреннюю девушку не надо провожать, не надо угощать в кафе. Более того, это как-то свидетельствует о глубине, о силе личности, о её рекурсивности. А внешних девушек иметь – это всё очень легко, и это становится немодно, и тех, у кого внешняя девушка, называют презрительно аутистами. А внутренняя девушка называется inner sinner (внутренняя грешница), и иметь их становится очень модно. 

Потом там меняется власть в одном конкретном государстве, и начинают наводить порядок. Требуют всех внутренних личностей зарегистрировать, и за это предлагают дополнительную жилплощадь: тот, у кого много внутренних личностей, может получить дополнительную жилплощадь, но только при условиях, что они их зарегистрируют. 

А главный герой свою девушку не может зарегистрировать. Потому что его внутренняя девушка террористка. И если он её зарегистрирует, её сотрут. А если ты не регистрируешь внутренних личностей – ты не получаешь цифрового кода, не можешь заплатить налоги, не можешь в кафе ничего взять, твоя жизнь превращается в ад. И вот он бежит вглубь страны, там прячется. 

Ситуация усугубляется тем, что эта его внутренняя девушка действительно настоящая террористка. Она хочет остаться с ним наедине, и убивает всех остальных его внутренних личностей. Например, переводчика. И он забывает языки. Потом она убивает водителя (там продолжают оставаться водители, потому что полностью их никогда роботы не вытеснят) – и он разучивается водить машину. Она всех убивает по одному, пока не остается с ним наедине. И вот он с ней наедине путешествует по этой осенней стране, загнанный, чувствующий себя в ловушке, пока вдруг не понимает, что следующим будет он сам, она убьёт его. И возьмёт власть. 

И вот он приходит на сельский рынок и вдруг чувствует, что она внутри него хватает автомат и сейчас начнет стрелять в этих мирных обывателей – то есть он понимает, что сейчас ОН начнет это делать. Он смотрит на женщину, мирно торгующую кленовым сиропом и понимает, что он её ненавидит. За то, что она мирная, за то, что она обыватель… и эта женщина ему ещё улыбается так по-доброму, говорит: «Вот, возьмите сиропчика». Он чувствует, что он сейчас её убьёт просто. И тогда он понимает, что, если он не убьёт эту девушку, то она возьмет верх над ним. 

А финал там настолько непредсказуемый, настолько героический и страшный, и настолько красивый, что его бы за меня не выдумал никто. Мой замечательный американский друг Эдвард Хауэр, когда прочёл, сказал – ну, старик, ну поздравляю, ну не ждал. Потому что финал там очень красивый, очень красивый. Я могу раскрыть эпиграф. Эпиграф – из романа Стивена Кинга «Кладбище домашних животных». Последняя фраза из него – это эпиграф романа. Это немножко может прояснить, что произошло. Но я не буду рассказывать, потому что лучшее, что есть в этом романе – это начало и конец. 

Н. Ж.: – Когда его можно будет прочесть?

– По-английски – думаю, в течение следующего года, а по-русски – не знаю, как переведут. 

Н. Ж.: – Заинтриговали. Пойдём сейчас смотреть последнюю строчку у Стивена Кинга. 

– Хороший роман, правда? 

– Звучит очень интригующе. Интересно.

– Вопрос в том, как будет написано.

П. К.: – Я тебя спрошу ещё про книгу, о которой ты упомянул, над которой ты работаешь, о Зеленском. Ты ведь в процессе работы над ней общаешься с его представителями, коллегами, друзьями, близкими. Как они реагируют на то, что россиянин пишет книгу о Президенте Украины – учитывая текущий контекст?

– А я для них не россиянин, моя национальная идентичность для них не на первом месте. Я для них – хороший биограф, который сумел до этого не испортить, допустим, Пастернака, Окуджаву, Маяковского. А когда хороший биограф берётся за тему, им это интересно, вот и всё. Биограф я хороший. Эмпатичный, вдумчивый, дотошный. 

П. К.: – Значит, всё-таки не у всех и не со всеми работает сейчас это чудовищное правило отмены. 

– Меня пока отменяют только в России. За её границами – наоборот. Чем больше меня отменяют в России, тем больше меня слушают за её границами. Я даже е в Одессе умудрился провести свой творческий поэтический вечер летом. Только я его провел на квартире, а не в зеленом театре. Публичные мероприятия там запрещены. 

Н. Ж.: – Что для вас наиболее интересно из биографии Владимира Зеленского? 

– Эволюция марта 2022 года. До этого, на своей страшной пресс-конференции, когда он падал от бессонницы, еле говорил, он сказал: «Ну почему он не может сесть рядом со мной и поговорить, как мужик с мужиком – не за этот свой огромный идиотский стол сесть, а за нормальный стол? Ну почему мы не можем поговорить, как люди?» 

А после Бучи он понял, что это не люди. После Бучи он понял, что он столкнулся с одержимостью, со страшной силой, которая вселилась в этих людей. После Бучи он был словно присыпан пеплом. Это был не тот Весёлый Президент, не тот «слуга народа», которого мы знали. После Бучи это Герой, у которого выбор один – свобода или смерть. А Герой – это не самый приятный собеседник и не самый приятный партнер. Герой – это человек, у которого нет выбора. Когда я сейчас смотрю на Зеленского, я вижу, что передо мной действительно орудие судьбы, гораздо большее, чем просто человек. 

П. К.: – Ты будешь с ним общаться лично – или, может быть, уже общался? 

– Я один раз брал у него интервью ещё для «Новой» («Новой газеты» – прим. ред.). Я надеюсь, что мы будем пересекаться и далее. Потом у меня есть возможность эту книгу отправить ему через пресс-секретаря и получить его реакцию. Естественно, если ему эта книга не понравится, я её печатать не буду. Потому что моя задача – сделать всё для того, чтобы ему как Герою было легче осуществлять свою миссию. Я не думаю, что у него будет время читать книгу. Хотя она небольшая. Она называется «VZ» – два символа спецоперации, его инициалы. Но я надеюсь, он, по крайней мере, не будет скучать, читая её. 

Н. Ж.: – Чья была инициатива создать эту книгу? Ваша инициатива, ваша идея?

– Моя. Мне никогда никто ничего не заказывает. Единственный случай, когда мне предложили писать биографию Пастернака в ЖЗЛе («Жизнь замечательных людей» – серия художественно-биографических книг, рассчитанных на массовую аудиторию – прим. ред.), я ухватился за такое предложение, потому что соблазн увидеть свою фамилию и его фамилию на одной обложке был колоссальной силы. А Окуджава, Маяковский – это уже Андрей Петров мне предложил. Но я хотел это сделать. 

В принципе, никто никогда не заказал бы биографию Зеленского – мне. Несколько биографий уже вышло, просто они фотографичны, они пересказывают то, что можно пересказать за десять минут. Мы всё о нём знаем, он не так давно живёт, ему 45 лет, как Навальному. Мы знаем про него всё, но мы не знаем главного: какая волшебная интуиция подсказала нации выбрать артиста, шута в высоком смысле, выбрать трикстера. Ведь системный политик на его месте сбежал бы. А он поверил в то, что он герой, сыграл героя и стал героем. Я верю в потрясающую интуицию страны, которая сделала такой выбор. Я верю также и то, что такая же тайная народная интуиция поможет людям выбрать что-то после Путина. Не факт, что это будет Навальный, но факт, что это будет герой. 

П. К.: – Ты сказал, что мы не знаем главного про Зеленского. А про Путина – мы знаем это главное?

– Похоже, нет. Я как раз в книге – там есть большая глава «Два Владимира» – в начале третьей части подробно объясняю миф о Путине. 

Ты понимаешь, в чем особенность, в чем трудность. Фаустианский миф, пришедший на смену мифу греческому, потом христологическому, известен нам в своей средней, и не самой интересной, части – истории об отношениях Мефистофеля и Фауста. Но начинается-то этот миф задолго до. Это миф о том, как Мефистофеля низвергли с небес за гордыню, и дальше он умоляет Господа впустить его обратно. А Господь не соглашается. Господь использует его как разведчика, как карателя, чтобы разобраться с неприятными сущностями, – и как покровителя мастеров. Он им манипулирует, но назад не пускает. И вот Путин – низвержен с коллективных небес. Его больше не впускают: ни в двадцатку, ни в восьмерку. Он очень обижен: как же так, Господи? возьми меня назад! Иначе я уничтожу твой мир. Ведь миф о Мефистофеле – это всегда миф об уничтожении мира. Достаточно вспомнить, в каком виде Штирлиц оставляет Берлин. Штрилиц, этот разведчик и покровитель искусств. Миф разведчика – это всегда миф об уничтожении мира, вспомните, как Воланд покидает Москву, выкидывая кораблик на берег и свистя. Главная задача Мефистофеля – уничтожить мир, разрушить его. 

Путин долго эксплуатировал миф Штирлица, играл в миф Воланда, пришедшего разбираться с людишками, пришёл восстанавливать справедливость. «Часть злой силы, которая творит добро». Но мы забываем о том, что задача этой силы очень проста – уничтожить мир. И Путин открыто говорит: либо вы оставляете мне Фауста, вот эту часть мира, и не лезете туда, и уходите на границы 1991 года, и вообще не смеете никак претендовать на моё своеволие, либо я уничтожу мир вместе с вами. Это нормальная последняя часть Мефистофельского мифа. Что происходит в конце? – Мефистофель проваливается туда, куда ему и дорога. На небеса обратно его никто не берет. Это миф тенницы, миф Люцифера, носителя света, миф Прометея, носителя огня. Это изначально был очень благородный миф, мы просто не знали главного. Прометей зачем людям отдал огонь? неужели он это сделал потому, что не любил людей и хотел им дать горячую пищу? да нет. И Люцифер не для того пошёл к людям. Миф Прометея – это миф провокатора, который поднимает людей на борьбу с богами, вот и всё. Миф Путина – это именно миф человека, который пошел поднять мир против Бога. Не вышло.

П. К.: – Против Бога?

– Против Бога.

Ну в данном случае – против коллективного запада, который является сегодня главным носителем христианской морали. Это только папа римский ещё пока, по-моему, не понял, что Путин посягает именно на господень престол. Что его идея – уничтожить мир божий. Завладеть им. Но как-то не получается. Не получается никак, не хотят люди. Путин же всё время говорит: смотрите, сколько у меня сторонников на западе, смотрите, как ничтожен этот запад, смотрите, как развивающиеся страны хотят сбросить западную диктатуру. Он хочет уничтожить Господа – в данном случае, Создателя, Владельца, Хозяина и так далее. Это миф, который очень у многих вызывает восторг. Достаточно вспомнить, что юношеская пьеса Карла Маркса называлась «Прометей». Прометей же герой, и никто не хочет понимать, что люди Прометею совершенно не нужны, он пошел к ним не потому что их любил, а потому что он восстал против богов и надеялся с помощью людей низвергнуть Зевса, как Зевс до этого низверг Крона. 

Но ничего не вышло. Потому что люди огонь-то взяли, но использовали его не совсем так, как он предполагал. Одни стали мясо жарить, другие грешников, третьи – огнестрельное оружие употреблять. В общем, не очень получилось.

П. К.: – Звучит так, как будто ты уже настолько в теме… Ты бы написал биографию вот этого падшего Мефистофеля?

– Да, конечно. Она уже написана, биографию падшего ангела человечество пишет все последние семьсот лет, но «Доктор Фаустус» уже написан. Да, кстати! Какого «Доктора Фаустуса» можно было бы написать на русском материале! Взять судьбу Никиты Михалкова. И посмотреть, как человеку дано всё: и талант, и удача, и рождение в нужное время в нужном месте… и как он всё погубил, всё так ужасно сжёг! И сегодня являет собой такое страшное зрелище.

Я думаю, это интересная книга была бы. 

Но я не очень себе представляю себе человека, который был бы способен такую биографию написать. А потом этот храм без купола, пока ещё эта биография не завершилась. Но конец её будет печален. Очень печален.

П. К.: – Хотелось бы застать и не пострадать при этом – такое корыстное желание.

– А ты посмотришь, ты увидишь. Не думаю, что так уж вдохновит тебя это зрелище, но ты увидишь.

Н. Ж.: – Мы записываем это интервью как раз 20 декабря. У вас в этот день будет поэтический вечер – по вашим словам, лучший способ устроить себе праздник. Какие строчки сейчас описывают ваше настроение, состояние, может, вы что-то прочтёте? 

П. К.: – Потрясающе. 

У Влади вышел альбом «Длится февраль». Мы выходим перед Новым годом, и у него как раз в этом альбоме, в треке, есть строчки, в которых он говорит, что мы будем оставаться в 22-м году, и мы не выйдем никогда из этого февраля – до тех пор, пока война не закончится. Это перекликается с твоим ощущением?

– Нет. Из февраля мы вышли. Март оказался страшнее. Август интереснее и оптимистичнее. Ноябрь с Херсоном – и трагичнее, и триумфальнее. 

Но впереди у нас апрель, радостный весенний месяц.