Курганская область, находящаяся в глубоком тылу, живёт обычной жизнью практически не отличимой от той, что была до 24 февраля 2022 года. Новости про атаки на Белгород, Ростов, Курск и даже на Москву воспринимаются здесь точно так же, как когда-то воспринимались телевизионные репортажи из Сирии, Ливии и Ирака. Это что-то далёкое, нереальное, да и не такое уж интересное.
Сегодня в Кургане только плакаты с рекламой контрактной службы напоминаю о том, что война – это не выдумка, что она на самом деле где-то идёт. А фотографии погибших участников СВО давно пропали с улиц. Война – это уже не про героизм, не про защиту родины, «освобождение» – это про деньги. Всё громче в курганских ПАЗиках звучат объявления с предложением подписать контракт и единовременно получить сумасшедшую для Кургана сумму «от 200 тысяч рублей», полный соцпакет и, немаловажный аспект, – статус.
Однако жизнь в России давно учит приглядываться не только к заманчивым предложениям, но и к тому, что пишут под ними мелким шрифтом. С начала конфликта прошло уже больше полутора лет. И сегодня уже можно судить о том, с чем возвращаются домой участники конфликта, как в реальности встречает их родина, что думает общество о них и они – об обществе.
300
Помимо военного производства, еще со времён той войны Курган, стоящий на Транссибе, был известен как город госпиталей. Даже нынешнее здание правительства Курганской области во времена Великой Отечественной работало в качестве больницы. А бывшее госпитальное кладбище, считавшееся тогда крупнейшим в городе, было позже переустроено – и теперь носит помпезное название «Парк Победы».
Вот и сегодня раненых бойцов снова свозят в Курган. Они проходят лечение в нескольких госпиталях. Прежде всего, это Областной Госпиталь ветеранов и Национальный медицинский исследовательский центр травматологии и ортопедии имени академика Илизарова. Оба эти учреждения расположены на окраине города, в поселке Рябково. И хотя вопросы реабилитации военнослужащих чувствительны для воющего государства, и, как правило, не афишируются, улицы поселка Рябково бессовестно раскрывают эту охраняемую тайну. На лавочках, в магазинах – да повсюду, вы безошибочно распознаете этих мужчин. Они выделяются из общей массы: их ноги и руки изрыты шрамами от затянувшихся пулевых и осколочных ранений. Лица и руки пестрят розовыми, светлыми лоскутами свежей кожи – это следы ожогов. Они много курят, у некоторых – чёрные лица, и это явно не курортный загар. С посторонними мужчины общаются неохотно, коммуницируя лишь между собой.
Но есть и те, кто держится особняком от братьев по оружию. Один из таких – Рустам Аббасов (имя изменено), коренастый мужчина около 40 лет. Рустама мы встретили на здешней спортивной площадке, он кадровый офицер, родом с Башкирии. Весной этого года мужчина получил тяжёлое ранение в ходе боёв на Запорожском направлении:
«Мы держали передний край. Только стемнело – укропы начали «насыпать», прижали нас к земле, вообще лупили со всего, что у них было. Час или полтора так продолжалось. Мы зарылись, сидим ждём. И слышим танк. Метров двести или двести пятьдесят от нас, а где именно – ни хрена не понятно. По нам долбят: не высунуться, не посмотреть. А в такие моменты секунда на час растягивается. Решили: хули ждать, надо уже посмотреть. Только один высунулся на пять секунд – и хуяк прямой наводкой по нам прилетело».
По словам Рустама, разрыв был такой силы, что он тут же потерял сознание. Пришел в себя, когда бой закончился – от невыносимой боли:
«Очухался от того, что нога под рукой лежит. Ору, зову своих, а сам нихуя не слышу. От боли пошевелиться не могу. Двоих сразу задвухсотило, там без вариантов. Еще один был трехсотый, но там кишки в кашу, он даже до эвакуации не дожил… А я про себя думаю: если оторвало ногу, то всё, пиздец, кровью истеку. Хуй знает сколько я там валялся… Перевернулся, смотрю: нога на месте.
Когда Рустама вытащили, оказалось, что осколок снаряда буквально разрубил мужчине бедренную кость, а иссеченная осколками нога держится лишь на сухожилиях.
Бедренная артерия оказалсь чудом не задета, и это спасло Рустаму жизнь. В полевом госпитале сначала сказали: ампутировать. Но потом решили попробовать ногу сохранить.
Какое-то время Рустам лечился в госпитале в Подмосковье, а потом его направили в Курган. Несмотря на спасение и на то, что даже ногу удалось сохранить, мужчина, кажется, придавлен грузом новых проблем. Главная из которых – неизвестность .
«У нас в семье все военные – я, отец, брат. Ногу пришпандорили, но один хуй, я теперь инвалид. Со службы не гонят, сказали, место и должность дадут. Я ещё лечусь, но пока не знаю что буду делать дальше».
На мой обывательский вопрос о видении сроков завершения конфликта офицер отвечать отказался. Сказал, что на такие комментарии его никто не уполномачивал.
Жизнь впереди
Получение инвалидности после ранения в бою – это отдельный квест. Алевтина Шакурова – юрист, у нее небольшой офис в центре Кургана. Женщина в прошлом – сотрудница одного из военкоматов, а сегодня помогает военнослужащим в оформлении документов. Она так и говорит: «Моя сфера деятельности – оказание помощи в получении статуса ветерана боевых действий и выплат». Её услуги востребованы, за помощью обращаются не только раненые. Но, по словам Шакуровой, именно с ранеными приходится сложнее всего, поскольку во время лечения их активно «обрабатывают»:
«За них плотно берутся ещё в госпиталях, работают и психологи, и врачи. Говорят: зачем тебе инвалидность? С нею ни в органы не возьмут, ни на нормальную работу не устроиться. Не надо тебе никакой инвалидности. Ты молодой, у тебя же вся жизнь впереди, – цитирует Алевтина рассказ одного клиента. – Если человек соображает – обращается к нам. Мы помогаем. А есть такие, в особенности из деревень, кому на комиссии сказали, что они здоровы, – и всё, никаких вопросов, никаких претензий.
Только потом приезжает его мама или жена и спрашивает: как же так? У Серёженьки почки нет и вместо ноги культя, особая диета, список лекарств на десятки тысяч. А по документам всё в порядке, богатырь!
Приходится объяснять, что их Серёженьке в госпитале лапшу на уши навешали, а он и рад».
По словам правозащитницы, сотрудникам госпиталей с такой лёгкостью удается манипулировать людьми, поскольку в нашем обществе глубоко укоренилось отношение к инвалидам как к обузе:
«Инвалидность воспринимается ими как ущербность. Она их пугает. Да и психологи работают в том же ключе. Мол, ты сильный, молодой, здоровый – зачем тебе это всё? А то, что инвалидность – это пенсия, льготы, обеспечение лекарствами, санаторно-курортное лечение, проезд по региону – об этом никто им не говорит».
По мнению Алевтины, государству невыгодно брать на баланс такое большое количество молодых и ещё вполне трудоспособных граждан. Из-за чего по медицинским учреждениям и ведомствам якобы спущена разнарядка – минимизировать количество лиц, претендующих на инвалидность. Пока что в ход идут уговоры, «социальная инженерия». Но в целом юрист допускает, что основания для получения инвалидности третей группы – наиболее легкой – в ближайшее время могут быть пересмотрены в сторону устрожения.
Плачет по ночам
Когда Алевтина говорит про большое количество молодых мужчин, претендующих на инвалидность – она не преувеличивает. Проблему уже почувствовали многие. В регионах создаются целые организации по реабилитации участников СВО. В Кургане такой организацией стал благотворительный фонд «Защитники Отечества». Возглавляет организацию известная в городе общественница и депутат Курганской городской думы Наталья Семина.
До войны Наталья Викторовна занималась тем, что оказывала помощь в реабилитации наркозависимых. Много лет назад эта невысокая, хрупкая женщина из-за наркотиков потеряла сына, вероятно поэтому всю нерастраченную материнскую любовь она решила куда-то направить. Например, на молодых парней, которым нужна помощь. И если раньше это были наркоманы, то сегодня по мнению Семиной, одна из самых незащищенных групп – это вчерашние солдаты.
Наталью Викторовну мы встретили на её новом рабочем месте: с 1 июня для реабилитации военнослужащих из зоны СВО мэрия выделила небольшое помещение в центре города. Первый этаж обычной кирпичной пятиэтажки, вход с торца. Несколько просторных кабинетов, столовая. На стенах » детские рисунки с «патриотической тематикой»: танки, самолёты, мужики в военной форме: «Мой папа – герой».
Тут помогают не только тем, кому выпало это счастье – вернуться, но и родственникам погибших.
«Им нужна не только медицинская, но и психологическая помощь, – рассказывает Наталья. – Вот есть парень с Варгашей. Ему руку, как рукав – чик и отняло. Приходит весь такой живчик, улыбается, шутит, что-то показывает, как ни в чем ни бывало. А мать потом говорит: «А чего он не рассказывает, как по ночам-то плачет?»
Таких, кто плачет, но не рассказывает – много. По словам Натальи, их организация также помогает изыскивать средства на протезы.
«Официальная цена протеза – 250 тысяч рублей, это просто имитация руки или ноги. Но чтобы молодому парню поставить нормальный – я его называю «живой» – протез, нужно уже от 450-500 тысяч рублей. Мы предлагаем помощь. Одни соглашаются, другие нет. «Не надо, мы сами».
Кроме того фонд занимается трудоустройством вчерашних военнослужащих, однако очередей из желающих работать в мирной жизни пока что-то не наблюдается.
«Когда там он получал 240, 210, 250 тысяч, а в Кургане ему предлагают 30, бывает очень трудно такое объяснить. Немногие горят желанием работать… Прямо сейчас на предприятиях формируются специальные квоты для участников СВО. Но тоже не просто так: все работодатели, просят что-то взамен, например, облегчения налоговых условий».
Дело житейское
Пока мы разговариваем, в кабинете без умолку звонит телефон, а в открытые двери кабинета справа от входа практически без остановки идёт людской поток. Сотрудники центра, родственники военнослужащих, жёны, матери, подруги. Одно на всех выражение лица: растерянность, непонимание, застывшая мольба.
Юридическая неграмотность, и без того свойственная нашим людям, в условиях СВО оборачивается житейской катастрофой. Даже в мелочах. Элементарные вопросы, вроде сообщения банку об отбытии взявшего кредит сына, мужа, брата в зону конфликта, многих приводят в замешательство.
По старой советской привычке люди продолжают надеяться на государство. Что именно оно уведомит кредитные организации о том, что заёмщик защищает родину в соседней стране.
Увы, эти надежды редко оправдываются: военнослужащие не успевают оформить кредитные каникулы, и львиная доля их денежного довольствия продолжает идти на процент по взятому на гражданке микрозайму:
«Меня вот что поражает. Люди уходят на войну. Ну, казалось бы, соберитесь семьёй, обсудите, что и как. А вместо этого потом выясняется: его забрали, а ни банки, ни коммунальщиков он не предупредил. Многие приходят выбивать отсрочку по кредитам – но уже постфактум, когда долг накопился. Бывают и другие случаи. Человек, например, погиб. И выясняется, что они 5, 10, 15 лет вместе прожили, но так и не расписались. И тут начинается делёжка с родителями! Нет, для меня это совсем уж неожиданностью не было – но чтоб настолько…»
Кроме того, очень сложные ситуации возникают с теми, кто возвращается «на гражданку» после тюрьмы:
«Вот приходят с войны отсидевшие, тем более с больших сроков. Он вернулся – а родственники его и не ждали уже, из квартиры он выписан, дом или квартира продана, взяли деньги и уехали. Ни кола ни двора, а без прописки документы не оформить. Приходится прописывать их в другом месте, в ночлежке для бездомных, и только после этого заниматься оформлением всех документов».
«С вагнерами – всё»
– Наталья Викторовна, можно к вам? – в дверном проёме стоит высокая женщина в чёрной бейсболке. В её руках – измятый файлик с какими-то документами.
– Да, заходи, мы тут общаемся, – обращается Наталья к гостье.
– Ну мы сходили в военкомат. По статусу участника нам сказали что с вагнерами… – женщина красноречива скрещивает запястья, – они больше не работают.
– Вот же ж какие… – выдыхает Семина. – Ну всё, давай его тогда к нам.
Наталья Викторовна берёт файл, пролистывает документы, что-то копирует – и тут же откладывает в толстую папку.
– Спасибо большое! – в глазах женщины читается надежда.
– Как он? – переводит разговор Наталья Викторовна.
— Мучается, аппарат в среду должны менять. Говорит, что долго не протянет.
– Да брось ты, всё будет хорошо, – говорит Семина общие слова, кроме которых тут, наверное, ничего и не скажешь. – Скажи, что вопрос по нему мы уже решаем, пускай потерпит.
Когда женщина выходит, Наталья Викторовна обращается ко мне:
– С вагнерами сейчас так часто бывает. Сейчас как раз с ними работаем. Вот такое к ним отношение в военкомате. Хотя мы же с ними разговаривали, и они все Пригожина осуждают, причем очень жёстко. Многие говорят что Пригожин их подставил.
Помолчав, Семина добавляет:
– А так-то парни они неплохие. Надо просто по-человечески их понять.
Они возвращаются другими
В организации работают двое психологов, переученных. Признаются: про ПТСР в регионе до недавнего времени особо никто не слышал. Для обучения новым методикам сотрудникам психологической службы пришлось ездить в соседние Екатеринбург и Тюмень. Одной из психологов стала бывший социальный педагог Татьяна Алексеевна:
«Этим людям нужна помощь, помощь не только от нас, психологов, но и от семей. Это не всегда легко, но такого человека нужно принять, каким бы он ни был. Раз за разом приходится это проговаривать. Вот ко мне обращалась женщина: её муж вернулся с войны. Он изменился. Он стал резко реагировать на всё, даже на прикосновение. Это последствие травмы».
Каждый день через Татьяну проходят десятки человеческих судеб. Вряд ли еще пару лет назад она полагала, что ей придется работать с таким.
«Когда они сидели в тюрьме, там были свои правила, иерархия, и всё время нужно было быть на стрёме. На войне им также говорили, что делать, каждый из них знал свою роль. У многих “хорошие” сроки, потом война. Всё это их перестраивает. И они растерянны. Они просто не понимают, что тут делать, как жить эту жизнь вне войны и зоны. Что тут нужно ходить на работу, зарабатывать – всего этого они не знают, оно им и не интересно. Для них наш обычный мир чужой и враждебный».
Для выявления ПТСР, вернувшихся из зоны конфликта проходят тестирование, все полученные данные анализируются компьютерными программами, это, по словам Татьяны, не только повышает точность, но и помогает выявлять даже ранние признаки посттравматического расстройства.
После чего с посткомбатантом начинают работать специалисты. Татьяна признаёт, что охватить всех вернувшихся пока сложно. Но на перспективу, по распоряжению губернатора в Кургане уже оборудуют кризисный и реабилитационный центр.
Наталья Викторовна и Татьяна Алексеевна выражают надежду, что к моменту окончания войны его уже удастся запустить. Это очень важно. Но, кажется, чиновники еще не до конца осознают, с кем предстоит дальше жить:
«Когда ты на фронте, твоя каждодневная задача – убивать… А что делать здесь? Знаешь, был у меня один человек. Приходит и говорит: хочу пострелять. Спрашиваю: тир нашёл? Нашёл, говорит, – голос Татьяны Алексеевны становится на полтона ниже, почти шёпотом она продолжает: Это, говорит, не то. Нужна живая мишень».
Мы прощаемся. Я выхожу на улицу, шуршу сентябрьскими листьями. В голове у меня на репите крутятся слова, услышанные от Натальи Семиной: «Они неплохие, их нужно понять».
Артем ПУЩИН
