«Уважаемые, вы все в аду». За что Солженицына не переваривает ни власть, ни оппозиция

Вы читаете текстовую версию Разбора

«НАТО методически и настойчиво развивает свой военный аппарат – на Восток Европы и в континентальный охват России с Юга. Тут и открытая материальная и идеологическая поддержка «цветных» революций, парадоксальное внедрение Северо-атлантических интересов – в Центральную Азию. Всё это не оставляет сомнений, что готовится полное окружение России, а затем потеря ею суверенитета».

По нашей обложке вы, конечно, уже поняли, что автор цитаты не Александр Дугин и не Вячеслав Володин. Хотя казалось бы – мэтч идеальный…

Хотелось бы в это верить, но нет. Это говорил Александр Исаевич Солженицын. Воплощение диссидентства, непримиримый борец с режимом. Он дал бы фору любому нынешнему и большинству оппозиционеров прошлого: лагеря, «Архипелаг ГУЛАГ», Нобелевская премия… Награды, которые он швырнул в лицо президенту Ельцину. И вот, такое он при этом имел видение по поводу отношений России и Запада.

Может показаться странным, что в контексте путинского режима Солженицына сегодня почти не упоминают. Но я думаю, это не случайно. Его образ слишком шершавый для этой власти. То есть, формально в стране отмечают его юбилеи, ставят памятники. Но символом сегодняшнего режима и уж тем более войны Солженицына сделать даже и не пытаются. Точно также как условные либералы давно не приписывают Солженицына к своим.

Он был сложный писатель, сложный человек, непослушный и вздорный. Но такой он был абсолютно для всех. И для близких, и для читателей, и для хейтеров, и поклонников. Для оппозиционеров он – почвенник, для государственников – лжец о великом сталинском прошлом. Любые попытки поднять его на флаг обязательно заканчивались неудачей для всех, кто пытался. 

Никогда не думал, что мне доведется говорить эту фразу: но «все не так однозначно». По крайней мере, в случае с Солженицыным. 

---

Давайте отмотаем время назад и вернемся в 2000 год. 

Солженицын, высланный из Советского Союза, давно уже вернулся в Россию. Он лауреат Нобелевской премии, он гордость молодой новой России. Однако статус его не вполне осязаем. Он вроде бы легенда с бородой, как у Достоевского, живет в усадьбе, как Лев Толстой… А вроде бы никому и не нужен. Или даже точнее будет сказать – надоел. Он постоянно на кого-то обижен, вечно назидает, нудит, пророчит. И всё это – в режиме одинокого монолога из усадьбы в Троице-Лыкове в Строгине. Короче, живой классик, от одного упоминания которого и детям и взрослым хочется на переменку. 

И вот в жизнь этого полумифического, полузабвенного старца врывается бывший чекист Владимир Путин.

Он возник на крыльце той самой усадьбы в сентябре 2000. На тот момент Путин уже больше четырёх месяцев как президент страны. И Солженицын, который в 1982, живя в Вермонте, отказался пойти на обед к президенту Рейгану, обосновав это тем, что визит ​​может быть интерпретирован как поддержка определенной политической линии, – вдруг встречает российского президента! Уважительно с ним беседует, говорит, что рад. Наталья Солженицына, жена классика даже бросает что-то про спасителя страны в контексте Путина.

Но как же так? Чекист и политзек… Мучитель и жертва… Зачем эта встреча была нужна Путину – понятно: он изо всех сил притворялся демократом. Но Солженицын-то лучше всех в мире знал, что бывших вертухаев не бывает! Упрекнуть его в трусости трудно. В конце концов, Путин еще не зарекомендовал себя человеком, которого нужно бояться, а президентов как таковых Солженицын не стеснялся нисколько. Ельцина он так сильно не любил, что даже отказался принять из его рук государственный орден. Правда вот ту самую дачу, где Солженицын в 2000 году встречал дорогого гостя, он в свое время от Ельцина все же принял. Да и позже от нее отказываться не стал. Но простим классику, спишем на неровный характер.

Крестьянский сын, коммунист, зек

Александр Солженицын родился в декабре 1918 года в Кисловодске – он всего на год младше Великой Октябрьской революции. Про Александра Исаевича ходит устойчивый миф, будто будущий классик вышел из крестьян. Формально – да: и отец, и мать были из крестьянских семей. Но к моменту знакомства друг с другом уже, конечно, крестьянами не были. Отец – студент Московского университета, учился на филологическом отделении, но так и не окончил его – добровольцем ушёл на фронт в Первую мировую. Прошел всю войну и погиб летом 1918 года во время охоты, еще до рождения сына. Мать происходила из семьи зажиточных украинских крестьян. Училась в Москве, знала английский и французский языки. После революции семью раскулачили, и она отправилась с сыном в Ростов-на-Дону (там Солженицын провел детство). Работала машинисткой и стенографисткой. 

Так что никаких лаптей в сенях – в доме писателя с самого начала стояли книги. Сам он поступил на физмат Ростовского университета. Рано женился. Параллельно, с 1939 по 1941 год, учился на заочном в Московском институте философии, литературы и истории на факультете литературы.

Началась Вторая Мировая. Солженицын был призван в армию в октябре 1941 года, однако его определили в тыловой батальон. Но он хотел на фронт, и в 1942 добился зачисления в артиллерийское училище. Окончил его в звании лейтенанта, попал на войну, командовал батареей, дослужился до капитана и дошел до Восточной Пруссии. 

Не успела еще кончится война с внешними захватчиками, как для Солженицына началась новая, со сталинизмом. Арест Солженицына выглядит почти сюрреалистично. Идет наступление, он служит на фронте, командует. Но в феврале 1945 его арестовывают по знаменитой 58 статье – «антисоветская пропаганда и агитация». Поводом стала его переписка со школьным другом Николаем Виткевичем, в которой он называл Сталина «паханом» и в целом ругал за «искажение ленинизма». То есть никаким разочарованным антисоветчиком в 1945 году Солженицын не был. Это был человек, который продолжал верить в дело, но засомневался в его проводнике. И даже на фронте Солженицын, как он сам признавался, держал при себе томик Маркса. 

Но разве было сталинскому НКВД хоть какое-то дело до идеалов классовой борьбы? Солженицына лишили воинского звания, приговорили к восьми годам лагерей и к последующей пожизненной ссылке.

Первый год он работает на стройке в Москве, а в 1946 попадает в «шарашку», тут помогло математическое образование. Шарашка – научно-исследовательский институт для заключенных, где зеки-инженеры и зеки-ученые растрачивали свой талант под бдительным надзором государства. Там лучше кормили, там были лучше условия, но это все равно была тюрьма. «Нет, уважаемый, вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший высший круг – в первый. Вы спрашиваете, что такое шарашка? Шарашку придумал, если хотите, Данте…» – говорит один из героев романа «В круге первом».

Но у будущей иконы и нобелевского лауреата, как мы помним, крайне крутой нрав. И в 1950 у него случается конфликт с руководством шарашки. В итоге Солженицына отправляют в Степлаг – особый лагерь в Экибастузе, в Казахстане. Там он уже на общих работах, в тяжелейшем климате: летом жара под 40 градусов, зимой мороз до минус сорока. Под конец срока у Солженицына обнаруживают опухоль, там же в лагерных условиях ее оперируют. Уже позже, в ссылке, он проходит курс терапии, выходит в ремиссию, хотя врачи прогнозировали ему скорую смерть. Даже сегодня такое излечение кажется совершеннейшим чудом. И уж тем более оно невероятно для 50-х. Именно этот опыт дал Солженицыну материал для одного из самых лиричных его произведений, романа «Раковый корпус». Ну а сталинисты же не перестают напоминать: мол, спасла-то вражину именно сталинская медицина.

В лагерях Александр Исаевич начал писать – в уме, наизусть, чтобы не быть пойманным. Он тренировал память, запоминая длинные отрывки собственных стихов, прятал заметки на клочках бумаги – зашивал в одежду или закапывал. Многие из них он записывал по памяти уже после освобождения. 

Кстати, если вы хоть раз открывали Солженицына, то не могли не обратить внимания на его довольно необычную манеру писать, словно бы не совсем современную даже для середины 20-го века. Это архаичный, тяжелый язык. Другой лауреат нобелевки Иосиф Бродский говорил про язык Солженицына, что он не русский, а славянский. А зародился этот, скажем так, фирменный стиль, тогда же, в лагере. Возможно, потому что одной из немногих книг, которая была доступна Солженицыну там, был словарь Даля, выпущенный еще в середине XIX века. Короче, Солженицын впоследствии возвел эту великорусскую манеру в кредо и дал ей обоснование: «чистота русского языка». За нее он боролся всю оставшуюся жизнь.

Говорят, что когда Бродскому в 1987 вручили Нобелевскую по литературе, Солженицын бросил снисходительно: «пусть пишет, лишь бы язык не хромал». На что Бродский ответил: «Чья бы корова мычала». 

От славы до высылки

В 1953, в год смерти Сталина, Солженицын выходит на свободу. Но впереди у него, как мы помним, пожизненная ссылка. Его отправляют в казахстанское село Кок-Тэрек – маленькое и глухое. Там он преподает математику и физику в местной школе, продолжает «подпольно» писать и восстанавливаться от болезни. Только в 1956 его официально реабилитируют. 

В этот период и зарождается замысел «Архипелага ГУЛАГ» – как литературного осмысления репрессивной системы. А замысел был грандиозным: не просто описать личный опыт, но создать хронику всей лагерной системы СССР – ее идеологии, структуры, нравов, механизмов унижения и выживания. Солженицын кропотливо собирал детали, свидетельства сидельцев со всего Союза. Идея была в том, чтобы показать – ужасы ГУЛАГА не аномалия и не случайность, а неотъемлемая часть советской действительности и программа. 

В 1956 Солженицын завершает рассказ, который он придумал еще в лагере. Позже он называл его «пьедесталом для «Архипелага». Рассказ описывал один день обычного зека, прошедшего через лагерную рутину. Изначально он носил название «Щ-854. Один день одного зэка» – по лагерному номеру главного героя. Позже Щ-854 становится повестью «Один день Ивана Денисовича».

В 1961 году Солженицын, наконец, решается выйти из «литературного подполья» и передает рукопись в журнал «Новый мир».

Что такое «Новый мир» того времени? Это примерно как «Дождь» или «Новая газета» в путинской России до 2022 года. То есть это хождение по самому краю. Практически неподцензурный – до известных пределов – толстый журнал. 

Его тогдашний главный редактор Александр Твардовский (тот самый, что написал «Василия Теркина») сам был из семьи «кулаков», поэтому имел свои счеты к советской власти. Он прочёл «Один день» и пришёл в восторг. Но просто взять и опубликовать такую прозу не мог бы даже он. Надо было исполнить обязательные ритуальные танцы, провести определенную адвокацию… Короче, публикацию в «Новом мире» отправили на утверждение лично Хрущеву.

Вот что пишет литературовед Людмила Сараскина в книге «Солженицын и медиа»: «На даче в Пицунде Лебедев (референт Хрущёва) стал читать Хрущеву вслух (Никита Сергеевич читать не любил, образование черпал из фильмов). Он хорошо слушал эту забавную повесть, где нужно смеялся, где нужно ахал и крякал, а с середины потребовал позвать Микояна, слушать вместе».

В общем, «Один день Ивана Денисовича» утвердили к печати. В этом, конечно же, был и политический мотив: в деле развенчания культа личности Сталина Никита Хрущев получал мощный аргумент с таким рассказом. Иван Денисович – не враг народа, не диверсант, не вредитель. Он – простой труженик, которого загнала в лагерь сталинская мясорубка.

Повесть мгновенно сделала Солженицына известным. Его начинают читать, обсуждать, даже выдвигают на Ленинскую премию, которую правда всё-таки не решаются выдать. Но долго оттепель не продлилась. К власти приходит Леонид Брежнев, и начинается постепенная, негласная реабилитация Сталина. Репрессии вроде бы по-прежнему осуждаются, но сам вождь всё чаще упоминается как «тот, кто принес победу». На фоне реставрации Солженицын становится все более неудобным. Его перестают публиковать. КГБ начинает слежку, проходят обыски у его знакомых, изымаются рукописи. В 1969 его исключают из Союза писателей. А в 1970 еще и как назло выдвигают на Нобелевскую премию по литературе. Как и в случае с Борисом Пастернаком когда-то, номинация окончательно ломает писателю жизнь на родине.

Премию Солженицыну присуждают, но он отказывается ехать на вручение, опасаясь, что обратно в страну его уже не пустят. В этот период, как вспоминают современники, Александр Исаевич почти не выходит на улицу, а если и выходит подышать во двор (тогда он жил на даче у Корнея Чуковского), то непременно с вилами, готовый отбить нападение ГБистов. Такой был отчаянный настрой. Просто оцените этот мощный образ: великий русский писатель с бородой и с вилами. На самом деле, опасения были не напрасными.

«Архипелаг ГУЛАГ», который Солженицын начал писать с конца 50-х, он прячет по разным тайникам. Один из экземпляров хранится у машинистки Елизаветы Воронянской. В 1973 её арестовывают, допрашивают, и она в итоге совершает самоубийство. После этой трагедии Солженицын распоряжается немедленно опубликовать «Архипелаг» за границей. Первый том выходит в Париже в декабре 1973. Публикация за границей становится формальным поводом для атаки. Уже в феврале 1974 Солженицына арестовывают, обвиняют в измене родине и высылают из страны. Сажать больше не решаются, известность писателя и возможный урон для репутации Советского союза не позволяют тогдашнему Кремлю беспредельно жестить.

Разоблачитель Запада

Следующие двадцать лет он проведёт в эмиграции. Сначала – в Цюрихе, затем в США, в штате Вермонт.

На Западе Солженицына встретили ожидаемо тепло. Его ждала и местная интеллигенция, и наша эмиграция. Свои самые первые дни в Европе он провел в доме еще одного лауреата Нобелевской премии, Генриха Бёлля – убежденного во всех смыслах западника. Нобелевку с опозданием в четыре года самому Солженицыну тоже вручили. Опубликовали его на обложке Time.

Но самое главное: на Западе Солженицыну наконец разрешили говорить! Более того, ждали с нетерпением, того, что он скажет. Ну и дождались. Что называется, сами напросились. 

Уже через месяц после высылки Солженицын написал открытое обращение к советской власти. Но такое, что должна была скорее напугать западную:

«Катастрофическое ослабление Западного мира – результат исторического, психологического и нравственного кризиса всей той культуры и системы мировоззрения, которая зачалась в эпоху Возрождения…». 

Короче, довольно скоро Солженицын перестает быть героем западной интеллигенции. В 1978 году он повторяет тот же номер про «загнивающий запад», но уже в Гарвардской речи. В этот раз он обвиняет демократический мир в «падении мужества», материализме, формализме и всем том, в чем его и теперь его обвинят критики с разных сторон. Все чаще у нашего классика проявляются мотивы, которые принято сегодня называть «почвенническими», «дугинскими»: вера в особый путь России и тоска по национальной идентичности.

В 2020 году я специально ездил в городок Кавендиш в Вермонте, где жил Солженицын, чтобы увидеть, в какой обстановке пребывал великий писатель. В городском музее ему посвящена постоянная экспозиция, а многие местные старше тридцати сразу называют этого русского в числе земляков-знаменитостей. 

Но ирония в том, что сам Солженицын не считал себя частью местной жизни. Он почти не участвовал в общественной жизни городка: за 18 лет лишь раз появился на городском собрании, чтобы извиниться за необходимость возведения высокого забора вокруг дома. Которые тут обычно не строят. Местные кстати отнеслись к желанию писателя жить уединенно с пониманием и прозвали его «вермонтским затворником». Он действительно почти не общался с людьми, избегал журналистов. И честно говоря, как почти не вылезая из дома за забором Солженицын смог разглядеть катастрофическое ослабление западного мира, не очень ясно.

К 90-му году сомнений уже не осталось: Александр Исаевич так же далек от идеалов демократии, как и от идей коммунизма с сопутствующим желанием сгноить страну в трудовых лагерях. Еще будучи в эмиграции он пишет знаменитое эссе «Как нам обустроить Россию», где заявляет: западная модель демократии России не подходит. 

Вместо партий и парламентов он предлагает местное самоуправление – снизу вверх, через земства. Вместо культурных заимствований – опору на православие, историю и традиции. Россия, по его замыслу, должна идти своим путём, а не копировать чужой. 

Советская власть при этом продолжает считать Солженицына врагом, и только в 1990 ему возвращают гражданство. А в 1994 он приезжает в новую Россию.

Солженицын и Путин

Программа возвращения была срежиссирована почти как гастрольный тур. Смотрелось это все довольно неловко: Солженицын с семьей пересек границу во Владивостоке и оттуда на поезде через всю страну отправился в Москву. На перронах его встречали с цветами и камерами, а он читал поучительные речи.

Дальше Солженицын получает от Ельцина в подарок ту самую усадьбу в Строгине и продолжает писать. Но времена уже другие. К нему, может, и прислушиваются, но его разоблачений уже не боятся.

И все же в 90-е Солженицын пытается активно участвовать в политической жизни страны. В 1994 году он выступает в Госдуме и разносит Ельцина покруче любого коммуниста: обвиняет в разрушении страны, предательстве русских интересов и в целом в моральном упадке. От ордена Андрея Первозванного, врученного Ельциным, он публично отказывается. Либеральная интеллигенция им уже, кажется, даже брезгует, а националисты, напротив, воспринимают как моральный авторитет. Подкрепляется вся эта перемена двухтомником «Двести лет вместе» – о взаимоотношении евреев и русских в России. С не самыми лестными по отношению к евреям выводами. Но перемена ли это была на самом деле? Или Солженицын всегда был не совсем тем, кого интеллигенция мечтала бы видеть на месте разоблачителя сталинской системы?

В 2007, незадолго до смерти, в интервью журналу «Der Spiegel» Солженицын скажет о Путине: «Путину досталась по наследству страна разграбленная и сшибленная с ног, с деморализованным и обнищавшим большинством народа. И он принялся за возможное – заметим, постепенное, медленное, – восстановление ее. Эти усилия не сразу были замечены и, тем более, оценены».

На тот момент Путин уже выступил с критикой Запада в своей знаменитой мюнхенской речи. И, возможно, Александру Исаевичу понравился этот акцент на суверенитете, возвращение «вертикали». Возвращение к корням после неудачной либерализации. На тот момент, как мы помним, Солженицын уже много раз и сам высказывался о падении нравов в капстранах. Ненавидел власть 90-х, которая по его мнению позорила, грабила и бесчестила страну, которую он непритворно любил. А тут вот и выискался борец за суверенную демократию и «многополярный мир». Если бы Солженицын только знал, куда заведет страну эта борьба, и сколько она в действительности будет ей стоить… А главное, чего стоят слова президента.

Солженицын умер 3 августа 2008 года, в той самой усадьбе в Строгине. Ему было почти девяносто. 

Под конец жизни, он кажется, гораздо реже говорил о репрессиях, чем об угрозе НАТО. Обе эти грани его представлений о мире всегда сосуществовали друг с другом. Просто одна под конец жизни сильно перевесила другую. 

Путин в нулевых многим казался спасителям. Я знаю массу достойных, неглупых людей, которые поверили в то, что этот молодой разведчик – тот, кем он никогда не являлся. Поверил и Солженицын, что не делает его менее великим и значимым. В любом случае, другого писателя-Солженицына у нас нет.

Принято говорить про Солженицына, что с возрастом он сильно изменился, поменял взгляды, «оправел» или наоборот – «полевел». Стал ксенофобом и государственником. Но тем не менее сохранил свою неподдельную и для многих непонятную веру и любовь к стране, которую, кажется, утратили и те, кто присосался к власти и те кто был бы не прочь присосаться на следующем круге.

А что, если Солженицын все это время оставался самим собой, а его точка зрения просто никогда не совпадала с общественными ожиданиями? С тем, каким его хотели видеть разные идеологические лагеря?

Солженицына не удается сделать своим ни нынешней власти, ни тем, кто с нею борется. Например, с властью он даже в чем-то рифмуется, и вроде даже во многом – но куда деться от того, что Солженицын реально один из тех, кто сломал репрессивную систему, а Путин – тот, кто ее возродил? Куда деться от солженицынского «жить не по лжи», если ложь стала базой для тех, кто обещал ее развенчивать?

Мы слава богу никогда не узнаем, на чьей стороне был бы классик в 2025. Может быть, и зетнулся бы, а может – снова укатил бы в Вермонт, откуда поливал бы всех с одинаковой страстью. 

Это жизнь. И человек, разделяющий ваши взгляды, допустим, по поводу войны, совершенно не обязательно окажется толерантным, например, к трансгендерным персонам. Уверен, вы множество раз с таким сталкивались. Это всегда немного обескураживает. Думаешь: ну как же так, ведь адекватный вроде человек! Как так?

Вспомните типичного таксиста: никто так ожесточенно и аргументированно не поносит российскую власть. Он, кажется, ненавидит ее за нас всех вместе взятых, так что иногда даже хочется немного за нее заступиться. Но в конце поездки выясняется, почему таксист так озлоблен: оказывается, что все они в российской власти, включая, разумеется, и президента, евреи по происхождению. 

Вот и Александр Солженицын никому и никогда не обещал быть удобным. Не обещал быть «своим», сам он себя ни в диссиденты, ни в охранители никогда не определял. Все это – лишь наши проекции. 

Давайте примем тот факт, что мир – сложный. Но продолжение в любом случае следует.