Война России с Украиной — пожалуй, крупнейшее событие за всю мировую историю, которое позволило любому человеку, будь он Z-патриотом или выступающим против войны, быть вовлеченным в огромную публичную дискуссию. На фоне войны из России уехали около 700 тыс. человек, из Украины — больше 13 млн. Очевидно, что большая часть из них наблюдает за происходящим в своих странах через интернет и не раз пыталась переубедить родственников, друзей или дальних знакомых в том, что война — это огромное зло.
Дискуссии в соцсетях накаляются даже по поводам, не связанным с войной. Так, бывшая редакторка издания DOXA Алла Гутникова рассказала о насилии со стороны создателя московских курсов подготовки к ЕГЭ Андрея Гречко. Аналогичные истории рассказали еще 11 девушек. По словам Гутниковой в соцсетях, за месяц после публикации ничего не изменилось, а Гречко не понес никакого наказания.
Редакция «Продолжение следует» поговорила с тремя экспертами о том, имеет ли смысл на фоне разрушений, бедствий и смертей поднимать тему феминитивов, ненасильственного общения и дискриминации. Нашими спикерами стали Мария Бобылева, шеф-редактор портала «Такие дела» и автор книги «Мы так говорим. Обидные слова и как их избежать», доцент факультета социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Анастасия Новкунская и журналист-исследователь Александр Финиарель, который пишет о неравенстве и дискриминации.
Все они убеждены: хотя кажется, что на фоне огромного зла разговоры о невидимости женщин, эйджизме, эйблизме и других притеснениях потеряли смысл, это вовсе не так.
— Кажется, что война выглядит большим страданием, чем страдания, связанные с мисгендерингом. При этом она проходит на фоне заявлений властей, что они борются с фем-Рейхом, новой этикой и всем западным. И тут же вводится законодательство о борьбе с ЛГБТ-пропагандой — еще более суровое, чем было до этого. Новая этика оказывается вообще-то в центре этого конфликта, — считает Александр Финиарель. — Мне кажется, из-за войны сместились границы того, что мы обсуждаем, но вместе с тем война не стирает наши человеческие отношения. Мы не можем полностью погрузиться в обсуждение войны навечно и забыть обо всем вокруг. Как минимум это психологически тяжело.
Вместе с тем Мария Бобылева и Анастасия Новкунская подчеркивают: «новая этика» — термин, под которым в публичных дискуссиях подразумевается разное, и единого понимания, что это значит, ни у кого нет. Анастасия Новкунская считает, что часто под эту категорию попадает ряд остросоциальных проблем, которые не являются новыми и далеко не всегда относятся к морально-этическому вопросу.
Обе спикерки полагают: если речь идет о том, стоит ли продолжать говорить о равноправии, остросоциальных проблемах, например, харассменте, домашнем насилии и других, ответ однозначный — все еще нужно и важно.
— Может показаться, что если случилось какое-то большое зло, вроде убийств невинных людей, то отменяются все остальные беды. Но жизнь продолжается. И пока она продолжается (у тех, у кого она продолжается), проблемы никуда не деваются: ни насилие всех видов, ни дискриминация, ни стигматизация, ни гендерное неравенство, — поясняет Мария Бобылева.
Понятно, что фокус внимания переключается на что-то более страшное, сенсационное, громкое. При этом кто-то стыдит себя, что уделяет времени своей жизни и личным проблемам, а кто-то винит в этом других. Однако рано или поздно война кончится, и все проблемы, ушедшие на второй план, снова станут актуальны.
Анастасия Новкунская также отмечает: остросоциальные трудности не только не пропали, но и усугубляются. Чем дольше идет война, тем сложнее, но и важнее помнить, что дискриминация, социальное неравенство, насилие во всех его формах живы.
— История не знает сослагательного наклонения, но, возможно, если бы в российском обществе на протяжении последних лет было бы другое отношение к правам человека, к вопросам насилия, его профилактики, терпимости к людям разной расы, этничности, сексуальности, гендера, возраста, вероисповедания — во многом это могло бы сделать общество неготовым принять и такую форму насилия, как война, — объясняет социолог. — Насилие относительно нормализовано и со стороны государства, и в отношениях с начальниками, и в семьях. И попытки оспорить эту норму, сделать вопросы социального неравенства более видимыми и явными в российской дискуссии часто маркировались «новой этикой». Якобы чем-то новым, несерьезным и не соотносящимся с реальными проблемами — тем, о чем беспокоятся только «авторки».
По мнению социолога, если бы на предыдущих витках дискуссии люди были бы более внимательными к своим собеседникам и оппонентам и их аргументам, реакция на войну была бы другой.
Можно ли общаться без насилия?
Знакомые многим по «Фейсбуку» и «Твиттеру» дискуссии, почему некорректно, сидя за границей, убеждать уехать оставшихся в России или Беларуси, почти всегда сопровождаются эмоциональным накалом. А если речь идет об украинцах, реакция может быть очень резкой. В такие моменты, говорит Мария Бобылева, сложно принять чувства другого, понять, что человеку может быть не нужна чья-то жалость и он не хочет слышать русский язык.
По словам Александра Финиареля, за счет соцсетей у всех появилось право высказываться и в то же время сталкиваться с опытом, в том числе неприятным, который мир никогда не проживал.
— Эта прозрачность работает через границы воюющих государств. Никогда в мире не происходило такого, чтобы в состоянии войны люди из одной страны видели дискурс происходящего в другой стране, — подчеркивает журналист-исследователь.
Сейчас же мы видим друг друга, постоянно вмешиваемся в разговоры друг друга. Происходят и конфликты: например, гражданин России пишет что-то о россиянах и для россиян, но это может триггерить украинцев, злить, поэтому они вмешиваются в обсуждение. Точно так же мы вторгаемся в обсуждение украинцев, подчеркивая, что они думают о нас неправильно.
Вместе с тем спикеры солидарны: ненасильственное общение сейчас также как никогда актуально, и его вполне можно пытаться реализовать в таких дискуссиях. Так, по мнению Анастасии Новкунской, если гражданин России встречается в третьей стране с беженцем из Украины, который потерял работу, дом, близких, получил как физическую, так и психологическую травму, важно помнить о своих привилегиях по отношению к оппоненту или собеседнику и позволять им чуть больше, чем себе.
— Это не исключает того, что и у вас могут быть сложные переживания, что вы тоже пострадали, (например, от политических репрессий в России или Беларуси), тоже потеряли дом. Но все же это совсем разные уровни проблем и обстоятельств, которые вынудили вас оказаться в том времени и месте, в котором вы встретились, — говорит социолог. — Мне кажется, важна чувствительность к тому, что другой собеседник может занимать совсем другую позицию, может быть очень критичен, но он в то же время может быть очень уязвим. Сейчас нужно давать голоса тем, кто страдает сильнее всего. Остальное будем обсуждать, когда закончится хотя бы активная фаза конфликта.
Из-за войны всем плохо. Стоит ли публично говорить о проблемах?
На этот вопрос спикеры также ответили единогласно: если есть необходимость заявлять высказываться публично, «кэнселлить» или в целом вести острую дискуссию, нет никаких оснований этого не делать. Важно отстаивать личные границы, даже если, например, актор насилия выступает против войны.
Аналогию с довоенным временем проводит Александр Финиарель: российская оппозиция так и не смогла пренебречь разногласиями и объединиться против Путина. Сейчас, считает журналист, у людей гораздо больше поводов, чтобы не объединяться. И у тех, кто ссорится в интернете, причины не объединять усилия по большей части не связаны с войной.
Как подчеркивает Анастасия Новкунская, заявлять о проблемах публично — не всегда эффективная и безболезненная для пострадавшей стороны мера. Вместе с тем не стоит воспринимать ее как первую и обязательную и удивляться, почему жертвы насилия выносят в публичное пространство ситуации спустя много лет.
— Какое-то время может уйти на то, чтобы просто понять, что произошло. Сверх того времени нужно, чтобы как-то психологически справиться с этой ситуацией и понять, что ты готов о ней рассказать, — объясняет социолог из Европейского университета.
Еще какое-то время может понадобиться, чтобы человек почувствовал себя в безопасности, понял, что он действительно готов говорить и иметь дело со встречными исками, волной хейта, публичными обсуждениями довольно сенситивных вопросов. Время и алгоритм действий не могут быть нормированы, тем более в российском контексте, где категория харассмента не является правовой, а домашнее или сексуализированное насилие — зачастую не воспринимаются как серьезные проблемы.
О том, что во время войны не нужно забывать о разногласиях, говорит и Мария Бобылева. Она подчеркивает: люди не делятся по принципу сторонников и противников войны. Последних, при даже самых скромных подсчетах, может быть десятки миллионов.
— Значит ли это, что все они этически близки друг другу? Абсолютно нет. Среди людей, которые находятся в эмиграции, многие терпеть друг друга не могут по разным причинам, — говорит шеф-редактор «Таких дел». — Условный либерал старой закваски, привыкший годами безнаказанно домогаться своих подчиненных, вполне может (и, скорее всего, будет) против войны. Одним словом, добродетели не встречаются в людях «пакетом», нравственные и идеологические водоразделы между людьми проходят много где. Поэтому вовсе не значит, что человек, который поступил с тобой плохо, но при этом ярый противник войны и режима, должен быть прощен только по этой причине.
Маргарита ШЕХОВЦОВА
